Тагу. Рассказы и повести

— Думаешь, я струсила?! — Она рассмеялась, словно ничего не случилось, словно Чонти и не спас ее только что от смерти. Она посмотрела на него, и глаза ее засветились.

— Чертовка!

— Ты больше не сердишься на меня, правда? — Синту обхватила руками его шею. — Если бы кони затоптали меня, на кого бы ты тогда сердился? Не было бы с тобой Синту…

— Молчи!

Табун настиг их, захлестнул, увлек за собой. Чонти сильно натянул одной рукой повод, стараясь удержать своего коня в повиновении, а другой обнимал стан Синту.

— Ну скажи, на кого бы ты тогда сердился, Чонти? — повторила девушка. — Ну перестань же хмуриться, слышишь! Не то… — Она огляделась: вокруг лавина обезумевших коней… — …Не то уйду от тебя — не удержишь!

Синту ухватилась за гриву бежавшей рядом вороной кобылы и птицей перелетела ей на спину.

— Синту! — крикнул Чонти.

— Синту ничего не боится! — Девушка повернулась к нему, глаза ее сверкнули. — Ничего и никого, кроме тебя…

Синту знала, как трудно вывести Чонти из равновесия, и потому, бывало, не раз одним прыжком взлетала на дикого, необъезженного коня и, прильнув к его гриве, отдавалась буйному бегу. А потом ухватится руками за ветвь дерева и повиснет на ней, раскачиваясь и с улыбкой глядя, как летит дальше конь уже без седока. Или же спрыгнет на скаку с коня, перекувыркнется раза два по земле и усядется, довольная…

Чонти обычно спокойно наблюдал за всем этим. Он был из тех людей, мужественных и суровых, которые прячут свои чувства от чужих глаз, говорят мало и сдержанно, а больше молчат, горячи и вспыльчивы, но умеют сдерживать себя. И девушка, так и не добившись, чтобы на лице Чонти появился страх за нее, растерянность или волнение, нередко убегала куда-нибудь, где ее не могла видеть ни одна живая душа, и в слезах отводила душу.

То же странное чувство отчаянного озорства владело Синту и сейчас. Она крепко вцепилась в гриву кобылы; длинные косы развевались по ветру, босые ноги сжимали конские бока. Пригнувшись к шее вороной, Синту, казалось, не замечала мчавшихся рядом коней — этой вздыбленной лоснящейся лавины, не слышала храпа и фырканья. Она хотела лишь одного — уйти от Чонти. Но сделать это теперь было не так просто. Часть табуна свернула в одну сторону, вторая — в другую. Только кони Синту и Чонти мчались вперед.

— Не догонишь! — крикнула Синту, торжествуя.

Эх, если бы ей удалось смутить спокойствие Чонти! Она летела, не оглядываясь, подгоняла свою кабардинку-трехлетку, высокую, тонконогую, горячую и злую.

«Сбросит, непременно сбросит!» — говорил себе Чонти. Поняв, что не сможет догнать Синту, он направил коня наперерез ей.

Пыль, поднятая табуном, скрыла долину, встала до самого неба, в десяти шагах ничего не было видно. Чонти потерял Синту из виду и скакал наугад. Вдруг в перестуке копыт послышался новый звук, чем-то неуловимо отличимый от других. Чонти тотчас же догадался: это иноходец его господина!..

И когда кобыла вынесла Синту из-за завесы пыли, две руки одновременно с двух сторон схватили гриву вороной. Ринулась вперед кабардинка, взвилась на дыбы, но напрасно: сильные руки держали ее. Тогда она, злобно заржав, остановилась. Разгоряченная скачкой Синту удивленно оглядывала своих спасителей. Сесирква Липартиани и Чонти словно литые сидели в седлах по обе стороны от нее. Они тяжело дышали, повернув к девушке взволнованные, раскрасневшиеся лица. Смущение связывало их незримыми узами и даже придавало им неуловимое сходство. Для Синту они были схожи сейчас, несмотря на то, что на одном были богатые доспехи и драгоценное оружие, а другого облегала заношенная чоха, через плечо висела простая сабля, на поясе — кинжал без насечки и украшений.

Синту настороженно смотрела на них. Ни один не отпускал гриву. По обычаю, Чонти должен был спешиться, как подобает крепостному, и поклониться. Но на этот раз он видел перед собой не господина, а просто молодого парня, которому приглянулась его Синту.

Сесирква и Чонти были молочными братьями. С колыбели росли они вместе, проводили друг с другом дни, месяцы, годы. До поры возмужания они словно не знали, что один из них был господином, а другой слугой. Но время шло, и пришлось наконец почувствовать разницу в положении. Отныне на людях они соблюдали все, что закон и обычай предписал в отношениях между господином и слугой. Но стоило им остаться вдвоем, как они становились просто друзьями.

Чонти, не знавший страха или нерешительности, был сейчас смущен и растерян. А что, если Сесирква прикажет ему отпустить гриву вороной и уйти? Выполнить волю господина?

Синту поняла, что происходит. И тотчас же пришло к ней решение. Она чуть сжала колени и крикнула что-то на ухо вороной. Та рванулась и понеслась стрелой, едва не выбросив из седел Сесирква и Чонти.

Оба молча глядели вслед девушке, пока она не скрылась в туче пыли, все еще висевшей в воздухе. Наконец Сесирква прервал неловкое молчание.

— Как только взойдет луна, мы выступим в поход, — сказал он Чонти и направил коня туда, где поджидала его свита.