Тагу. Рассказы и повести

— Охо-хо!.. Чего не сболтнет человек со страху. Налгали на него, как же! Ха… ха!..

— Раздосадованная женщина, обманувшись в своих ожиданиях, решила донести католикосу на Цаишели.

— Ну, значит, схоронила она его заживо!

— Верно, схоронила! После того судьба уж не улыбалась Цаишели. И с той поры он все кается…

— Как так кается?

— А вот так: что за дьявол связал меня тогда по рукам и ногам! Женщина исповедалась передо мной, чуть епитрахиль с меня не сорвала. Ведь не было же у сахлтухуцеси волшебного зеркала, не увидел бы он нас в монастырской исповедальне из далекого Салхино!

— Ох-ох-ох!.. Из-за чего пропал человек!

— С того самого дня он долго к женщинам не прикасался. Совсем сник и скис. Так мне и надо, говорит, что человек сам с собой сотворит, того ему и враг не сделает.

— A-а! Это он хорошо сказал. Будь у него столько ума…

— Видно, дело не только в уме, батоно Парна.

— Ты прав. Иной человек, как лошадь. Смотрю я на этого моего карабахского скакуна: у него в голове ума на десять человек хватит, но если он вырвет у тебя узду, его и ветер не догонит. Узда, мой Караман, и умному нужна, и глупому.

— В наше время эта узда у многих ослабела, а то и вовсе ее сбросили.

— Потому-то и идут так наши дела. Хозяина у нас нет, мой Караман. Если хозяин не добрый и не честный человек, плохи тогда дела. А знаешь, в нашем приходе еще хуже бывает, чем в твоем рассказе.

— Что может быть хуже, батоно Парна!

— Ты, наверно, слышал, что Чиладзе сделал с попами?

— Какой Чиладзе?

— Симон Чиладзе.

— Нет, ничего не слыхал!

— Ты просто не поверишь мне, Караман.

— Теперь человека ничем не удивишь, батоно Парна.

— Ты знаешь, какой щедрый, широкий человек Симон Чиладзе.

— Слишком широкий. Уж этот умеет попить и поесть!

— Так вот, в прошлом году иссякли у него деньги, и он решил продать часть своих крепостных. А ведь наш крепостной таков, он узнает и о том, что его помещику только еще снится. Поднялись крестьяне и в ту же ночь всем скопом бежали в лес.

— Так, так…

— Чиладзе как будто не придал этому значения. Один черт знает, какие хитрые мысли крутились у него в голове. Между тем подошел праздник Мариам[9]. Симон оповестил всех попов нашего края, что в богородицын день в его дворцовой церкви будет отслужена большая обедня, и для этой службы приглашал всех попов, кто только пожелает. И еще он обещал щедро одарить попов и задать им большой пир.

— Что-то недоброе, видать, задумал.

— Двенадцать попов прибыли к Чиладзе.

— Уж они-то, конечно, налетели, как пчелы.

— Попы с великой охотой отслужили обедню. Чиладзе молился с большим усердием. Как только кончилась обедня, попы устремили взоры туда, где Чиладзе молился, стоя на коленях, но он не то на небо вознесся, не то сквозь землю провалился. Нет и нет Чиладзе в церкви, ни его самого, ни его семьи!

— Смотри ты!

— А церковные двери были крепко заперты. Попов как громом пришибло.

— Что же случилось?

— Пусть тебе будет так весело, какой горький день Чиладзе попам устроил.

— Да ну!

— Всех двенадцать попов приказал связать, обрить, увел их по кобулетской дороге и продал на турецкий корабль за тысячу скудо…

— Тьфу, черт! Пришла же в голову христианину этакая грязная затея! А как отнесся к этому мтавар?

— Ты меня удивляешь! Мтавар и сам торгует людьми. И в этом деле ему досталась немалая доля.

— Уж, конечно, немалая.

— Ты не поверишь, Караман, но в моем роду, сколько я себя помню, никто ни разу крепостного не продал в туретчину.

— Верю, батоно Парна. Не должно христианину продавать неверному сына своей земли!

— Да, совсем испортились нравы у нас, мой Караман, в руках этого мтавара. И вазиры у него такие же. Сколько среди этих вазиров людей, подобных Симону Чиладзе!

— Теперь у нас насмехаются над теми, кто не грабит народ. Достоинство человека меряют только богатством.

— В какое время мы живем, мой Караман, если честность стала предметом насмешки! Я уверен, что Леван Дадиани перевернулся в своем гробу со стыда. Я уже сомневаюсь теперь, стоит ли жить сто лет на свете, как я тебе говорил…

— Да, ты именно так и сказал.

— А ты мне ответил, что сто лет — мало.

— И сейчас повторяю — мало!

— А я в ответ, примерно, сказал, что если перестанешь быть мужчиной, то жизнь теряет всякую цену.

— Да, ты так и сказал.

— Но ты тогда еще не выпил этого ковшика.

— Точно, не выпил.

— Правда, я уже выпил один ковшик, а потом ты два, да, видать, не отрезвили они тебя до конца. Поэтому ты и понял меня иначе, чем я думал.

— Как это?

— Ты сразу начал рассказывать про Цаишели, и я тебя не остановил.

— Да, так и было.

— А ведь я разумел под мужским достоинством совсем иное.

— Что же именно, батоно Парна!

— Знаешь, мой Караман, человек сам портит себе жизнь.

— Мудро сказано.

— И если бы не это, то и ста лет жизни мало.

— То-то и оно!

— Однажды Надир-шах слушал, как мудрец говорил о райском блаженстве. Эй, мудрец, — спросил он, — а есть ли в раю у человека враги, с которыми надо бороться? Нет, ответил мудрец, нет в раю никаких врагов. Тогда прекрати проповедь, мне там делать нечего!..

— Ух, ты!