Таежный бродяга

Видит Бог — картина мне эта, в общем, понравилась. Она была живописна — Хакасия! Она была велика! Судя по масштабам, обозначенным на карте, территория ее превышала Швейцарию. Одним своим краем на севере она граничила с Красноярским краем, а другим — на юге — почти вплотную примыкала к Монголии. От монгольских границ ее отделял узенький (в двести километров) кусочек гористой Тувы. Да, здесь пахло просторами, угадывался истинно сибирский размах…

Скелет сказал, искоса глянув на меня:

— Ты как вообще-то намерен — серьезно жить, правильно? А? Без фокусов?

— Конечно, — сказал я, — именно так.

— Хочешь все начать — по-новому?

— Да…

— Ну, тогда я думаю предложить тебе вот этот вариант… Гляди!

Узкий сухой его палец скользнул вдоль ниточки Аскиза и уперся ногтем в очертания Восточно-Саянского хребта, в самое сердце водораздела.

— Вот тут, в селе Белые Ключи, есть леспромхоз. Он молодой, только недавно образовался… Так что все у тебя будет теперь — новое!

И потом — прижмурив один глаз:

— Из Москвы нас специально просили посодействовать тебе, помочь… Не знаю уж — почему. Кто-то там о тебе заботится… Что ж, мы тоже, как видишь, проявляем внимание, заботу.

— Ничего себе забота, — пробормотал я кисло. — Загоняете черт-те куда!

Хакасия мне, конечно, понравилась, — но все же район, выбранный Скелетом, выглядел очень уж диким, глухим. В самом сердце водораздела! Это было уже слишком… Случилось как раз то, чего я опасался с самого начала: меня упрятывали далеко, надежно. Отрезали от мира — напрочь!

— Все для твоей же пользы, — сказал Скелет. — Учти! Только для этого… Поживешь в горах, на природе, в стороне от соблазнов, — поработаешь лесорубом — может, что-нибудь из тебя и получится.

— Может быть, — проговорил я устало. Я был сейчас на пределе, и едва держался на ногах, и уже плохо соображал, что к чему… Сказались недавние волнения, тревоги, голод. — Делайте, как хотите. Отправляйте хоть в преисподнюю… Я разве спорю?

— И хорошо, — покивал Скелет, — и правильно. Спорить с нами не надо. Это к добру не ведет!

* * *

Белые Ключи оказались довольно крупным селом, расположенным в долине Аскиза и окруженным пологими, поросшими лесом горами. Местность здесь напоминала бушующее море: горы вздымались, и опадали, и уходили, чередуясь, за горизонт — словно зеленые волны. И клубящийся по вершинам туман, он был как морская пена. И ветер нес оттуда несмолкаемый рокот и гул.

В долине обитали староверы, иначе именуемые кержаками.

Секта эта давняя, родившаяся еще при царе Алексее Романове, во время раскола. Отделившись от Никонианской — обновленной церкви, приверженцы старой веры ушли тогда в леса и поселились на реке Керженец (отсюда и название — кержаки). А затем, скрываясь от преследований, двинулись дальше, перевалили через Урал и, наконец, осели в Сибири, в самых диких, труднодоступных местах.

Между прочим, в азиатской этой глуши было несколько старинных русских сел, и — вот любопытная деталь! — каждое из них принадлежало какой-нибудь религиозной секте. Нормальная, классическая, православная церковь здесь как-то почти не прижилась; она сохранилась лишь в городах, в местах более или менее цивилизованных.

В тайге имелась, например, секта «скопцов», кастратов с бабьими голосами и пухлыми лицами. Они стерилизовали себя во имя Господа нашего, ради спасения души и избавления от первородного греха.

Компания это была сугубо мужская. Хотя как их, собственно, назвать мужчинами? Лишившись главного своего признака — лишившись пола, — они утратили многое… И единственная страсть, оставшаяся им, — была страсть к наживе, к накоплению. Скопцы жили крепко, богато, расчетливо. И славились в тайге, как самые ловкие спекулянты и беспощадные ростовщики.

Существовали также «хлысты». По отношению к скопцам они являли собою полную противоположность. Суть их веры заключалась не в отрицании секса, а наоборот — в самом активном его применении. Сборища их происходили в особых тайных помещениях, лишенных окон. Мужчины и женщины отбирались в равной пропорции. И сначала они творили молитвы, а потом начинали истязать себя, бить хлыстами, винясь перед Богом и бичуя грешную плоть… Постепенно верующие впадали в транс. Затем свет гасился, и начиналась всеобщая свалка, экстаз, групповая «любовь», именуемая на языке сектантов — радением.

«Радеть» на старорусском языке значит — «стараться»… Вот так они «старались» все ночи напролет. И дети, неизбежно появляющиеся в результате общих радений, — считались уже детьми Бога. На земле официальных отцов не имели… Да ведь и то сказать, легко ли разобраться, кто с кем и кто кого в безумной этой свалке и абсолютной тьме?!

Были в Хакасии и другие секты, например, — пятидесятники, адвентисты, молокане. Но, пожалуй, самыми своеобразными — неожиданными для меня! — оказались общины, исповедующие иудаизм.