Таежный бродяга

И при этих его словах Казин сразу потускнел, осунулся. Лицо его посерело, подернулось пылью; на нем как бы проступила печать времени, печать многих прожитых лет…

Старый пролетарский поэт, он испытал на своем веку немало! Он видел, как утверждалась эта власть, как крепла система и зрел и ширился террор. Явственно видел, какие масштабы обрело все это с течением времени. Видел, как воцарялся страх на земле, как исчезали люди, пустели дома… Поразительное дело, — под волну сталинского террора в первую очередь попали пролетарские писатели, именно те, кто славил революцию и воспевал новую жизнь! Многолюдное, мощное объединение «Кузница» — то самое, в котором Казин состоял когда-то вместе с моим отцом — в тридцатые годы подверглось жесточайшей чистке и было истреблено почти полностью. Уцелело два-три человека, не больше. Василия Казина судьба уберегла, помиловала, он спасся каким-то чудом — но, конечно, остался травмированным навсегда. И то, что произошло сейчас, у меня на дому, мгновенно и жутко напомнило ему былое…

Хотя почему, собственно, — былое? Речь-то ведь идет здесь о начале пятидесятых годов; Сталин еще жил тогда (ему оставалось до смерти всего лишь несколько месяцев — но мы ведь не знали об этом!). Сталин жил еще, и дух эпохи был, по сути, прежним…

— Писатель, значит, — проговорил капитан, листая удостоверение Казина — небольшую, красную, тисненой кожи книжечку. — Так… Ну а здесь. — Он кивнул в мою сторону. — У вас — что? Какие дела?

— Да в общем никаких, — растерянно забормотал старик. — Зашел в гости — и все… Какие тут могут быть дела?

И, глядя на него, я понял: теперь у нас и действительно дел уже не будет никаких. Он напуган. Он больше не поможет мне ничем.

Капитан вернул ему билет. Поднес руку к козырьку. Щелкнул каблуками. И, круто поворотившись ко мне, сказал:

— Ну а вам придется пройти со мной.

— Вы что же хотите, — спросил я, — арестовать меня, что ли?

— Там видно будет, — пожал плечами капитан, — разберемся. Проверим.

Он осмотрелся — окинул цепким, щупающим взглядом комнату.

— Кстати, и здесь — в помещении — тоже надо проверить кое-что…

— А ордер на обыск у вас имеется? — быстро спросил я.

— Ишь, каков! — усмехнулся капитан. И подмигнул своему напарнику: — Разбирается в законах, стреляный волк… — И затем добавил — как бы играючись, шутя: — Формального обыска мы делать вовсе и не собираемся — успокойся. Просто хотим посмотреть… Вот, например, — интересно: что у тебя в столе?

— А что там может быть? — Я развел руками. — Не знаю… Да господи, смотрите, пожалуйста!

И тут же я вспомнил, сообразил: в столе лежит мой нож. И меня всего словно бы обдало холодом. Я сказал — осторожно, вкрадчиво, с запинкой:

— Пожалуйста — о чем разговор! Но… Что вас все же интересует?

— Многое интересует, — веско произнес капитан. — Многое. Но если конкретно — некоторые острорежущие предметы…

Напарник его (толстогубый, веснушчатый, с сержантскими лычками на погонах) уже стоял, пригнувшись, возле стола; гремел ящиками, рылся в них, шуршал.

«Вот, сейчас, сейчас! — Я напряженно, с волнением следил за каждым его движением. — Сейчас он распрямится, вынет руку — и там блеснет финяк, тот самый «острорежущий предмет»…

Я волновался не зря, не случайно. Дело в том, что финские ножи считаются — на основании уголовного кодекса — запрещенным «холодным оружием». Оружием, подлежащим официальной регистрации наравне с огнестрельным. Тайное хранение его преследуется законом; за это обычно дают по суду до двух лет тюремного срока.

Мысль эта зигзагом прошла у меня в голове и тотчас же — заслоняя ее — всплыла из глубины другая: «Но, черт возьми, как же они узнали? Кто им мог сообщить об этом — кто? Кто?»

И явилась третья, горестная и трезвая мысль: «Кто же еще мог, кроме Наташи? О ноже — о том, где он хранится, — знала ведь только она. Только она одна!»

Сержант наконец распрямился — извлек из ящика руку… Рука его была пуста.

Пуста! Это было непостижимо. Я посмотрел на раскрытую его ладонь, на корявые пальцы с темными панцирными ногтями — и словно бы облачко прошло по моему сознанию. На мгновение мне почудилось, что все это бред, галлюцинация. Нож есть, конечно, — он лежит в ладони! — но только я его почему-то не вижу…

В следующую секунду — той же самой рукой — сержант поскреб в затылке. Перекатил глаза в сторону начальника. И между ними произошел стремительный беззвучный диалог. Они изъяснялись глазами и знаками.

«Нет?» — спросил капитан, изгибая бровь. «Нет», — ответил сержант, помотав головой. «А ты — уверен? — прищурился капитан. — Ты хорошо искал?» — «Так точно, — заявил сержант, упрямо подняв подбородок, выпятив грудь. — Ошибки быть не может!» — «Ну ладно», — кивнул капитан. И посвистал, топорща усы, вытянув губы. И задумчиво сдвинул фуражку на лоб. «Жалко, конечно… Но что ж поделаешь!» — Решительным жестом оправил он ремни портупеи, скрипнул револьверной кобурой. «Ничего, обойдемся и без этого!»

Он подступил ко мне вплотную и твердо взял меня за рукав.

— Теперь — пойдем, — сказал он, — прошу… И давай сразу договоримся: без фокусов! Я шуток не люблю!