Таежный бродяга

Но все же удар был силен! Темнота окрасилась в красный цвет. Глаза мои и все лицо залила горячая липкая влага. Я качнулся, осел, на подламывающихся ногах… Но — устоял! И успел поймать, нащупать его руку. Однако ухватил я ее некрепко; пальцы были обожжены и слабы… И враг мой вырвался без большого труда. Метнулся в сторону, побежал, хрустя снежком. И быстро скрылся за углом барака.

ЕСЛИ ГОСПОДЬ ЗАРОНИЛ В ТЕБЯ СВЕТ

Когда я вернулся — пьянка уже затухала. Костя Протасов дремал, уронив голову на стол, в объедки. Федя у печки заваривал чай. А остальные — с бессмысленно задумчивыми лицами — сидели, окружив Пашку, и слушали гитару.

Гитара звенела тягуче и тихо. Уронив чубатую голову, Пашка небрежно пощипывал струны и напевал, пригорюнясь:

Я люблю тебя, низкая, подлая.

Никому я тебя не отдам…

Заметив меня, он осекся на полуслове. Челюсть его отвисла. Гитара, гудя, сползла с колен, — на пол. Шагнув ко мне, он спросил:

— Старик, что случилось?

— Да так, — усмехнулся я, — с хакасами вот потолковал…

Было недолгое молчание. Затем общежитие преобразилось, наполнилось гомоном и суетой.

— Ну, беда с тобой, — сказал Федя. И покрутил головой. — Это ж надо так суметь! Даже в сортир спокойно сходить не можешь…

Костя поднял голову и спросил, позевывая:

— Кто тебя?

— Черт их знает. Того, кто ударил, вроде бы Ефимом звать… А вообще-то они — из бригады возчиков. На трелевке работают.

— Так, — сказал Костя. Потянулся, хрустя суставами. И добавил — деловым, скучным тоном: — Что ж, надо резать. А как же иначе? Прощать нельзя. Они нас — да, а мы их — нет? Это обидно.

— Конечно, — воскликнул Соломон. — Ишь, хакасня проклятая. На безоружного… Ну, я им покажу!

И он торопливо стал натягивать пиджак.

— Ты-то куда? — посмеиваясь, сказал Пашка, слышь, Соломон, погоди!

— Да какой я в этот момент — Соломон? — проворчал Соломон.

— А кто же ты?

— Какая разница — кто? Сибиряк, одно слово…

— Но ты, все же, человек религиозный! У вас там — всякие талмуды, молитвы, правила.

— Когда моих друзей забижают, — веско сказал Соломон, — у меня одна молитва… — И он выругался длинно и затейливо. — Одно правило! — И засучив рукав, поднял огромный свой, костлявый, поросший рыжей шерстью кулак. — Во! Видишь? И вся недолга.

Федя и Кешка, тем временем, занимались мною. Обмыли теплой водой голову, осмотрели рану. Рана была небольшая — но очень болезненная. И она беспрерывно кровоточила. Кровь била тугими толчками, и унять ее никак не удавалось, и Федя погодя сказал:

— Надо — к фельдшеру. Без него не управиться… Еще какую-нибудь заразу занесем… Пойдем-ка, может, — отыщем!

* * *

Фельдшером в здешней санчасти работала некая блондиночка, Тамара, — немолодая, но шустрая, всегда старательно подвитая и до крайности томная. Жила она где-то на краю села. И мы не сразу отыскали нужный дом. А когда, наконец, нашли — выяснилось, что блондиночки нету.

— Нету! — заявила квартирная ее хозяйка. — Как упорхнула с вечера, так и не возвращалась. Да она часто на стороне застревает… Мужиков любит — ух, страшное дело! А ведь самой уже под сорок. Баба в возрасте. А все никак не угомонится. Особливо — на молоденьких падка. Ну, прямо, как муха на говно… Вот там и ищите.

— Да, но — где? — проговорил я в растерянности. — Молоденьких много. И говна тоже — в избытке.

— Наведайтесь к Семе Иващенко, — посоветовала хозяйка. — На всякий случай… Она сейчас вроде бы с ним путается.

И мы отправились к Семе. Но там ее тоже не оказалось.

— У меня она бывала, это верно, — сказал разбуженный Сема. — Но раньше… А сейчас я и сам не знаю, где она ползает, эта гадюка болотная.

Лицо у Семы было помятое. К щеке прилипло перышко из подушки. Он стоял перед нами в одних подштанниках — шумно почесывался и зевал.

— Ползает где-то… Приключений ищет… Вот что, братцы. — Он вдруг встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным. — У меня, вообще-то, есть подозрения. Догадываюсь, где она может быть! Тут — несколько адресов… Но вы поначалу загляните к Потанину, к новому инженеру, который недавно в леспромхоз приехал… Да вы ж его должны знать!

Мы знали Потанина. И заглянули к нему. Но нет, блондиночки не было и там! Протирая очки и сонно щурясь, инженер спросил:

— А кто вас, кстати, направил ко мне? Уж не Семка ли?

— Семка.

— Ну, так он хитрит, собака!

— Как так — хитрит? — нахмурился Федя.

— Да очень просто… Он вас в дом не вводил, не звал?

— Нет, мы в сенях разговаривали.

— Ну, вот! И меня он тоже вчера не пустил… А она, конечно же, там была. И сейчас лежит… Вернитесь-ка, проверьте еще раз! Это и мне самому интересно.

— Нет уж, проверяй без нас, — махнул я рукой. — Надоела вся эта возня… Тоже мне — роковая баба! Кармен! Мадам Бовари! Да пошла она к чертовой матери.

— Но куда же — теперь? — развел руками Федя, когда мы вновь очутились на улице. — Дурацкая история… Что делать будем?

— Не знаю, — пробормотал я, держась за голову, — ох, не знаю…