Таежный бродяга

Я проработал на траулере весенний сезон, побродил по Восточно-Сибирскому морю, — а затем расстался с рыбаками. Случилось это на Чукотском полуострове, в селе Уэллен. Певекский траулер дальше не шел, поворачивал назад. А я назад — не хотел! И «списавшись» на берег, стал подыскивать какое-нибудь новое судно… Уэллен — место бойкое. Оно расположено на скалистом берегу, у входа в Берингов пролив — на самом перекрестке водных дорог. Здесь сходятся и пересекаются все пути, ведущие из Ледовитого океана — в Тихий. Здесь-то как раз и начинается легендарный "Северо-Западный проход"!

И, как каждый людный перекресток, Уэллен всегда выглядит шумным и оживленным.

Когда я появился там, на рейде стояло несколько кораблей. Маячила военная канонерка, виднелись какие-то катера. И были также три промысловые шхуны.

Я уже научился немного различать силуэты. И быстро понял, что одна из шхун — китобоец. На приподнятом ее носу виднелась тупорылая гарпунная пушка. Другое же судно — типичный зверобой, охотник за котиком. (Высокие мачты, смотровая марсовая бочка — наверху мощная скошенная труба и гибкие обводы.) А поодаль стояла еще одна посудина — и она показалась мне странно знакомой…

Я вгляделся пристально — и узнал старую американскую шхуну "Юкон".

* * *

Встретились мы, как друзья… И я рассказал американцам о том, как и чем завершился скандал в бухте Тикси.

— Мало того, что я потерял тогда службу, — добавил я в заключение, — я чуть без носа не остался. А все — из-за этого каннибала! Еще хорошо, что удар был не прямо нанесен, а — сбоку…

Переводил, как обычно, Стась. Выслушав его, каннибал оскалился весело, затрясся от смеха. Но тут же посерьезнел. И долго, сосредоточенно разглядывал меня, и деловито щупал мне нос толстыми своими, черными, татуированными пальцами.

Потом он что-то прохрипел… И Стась склонился ко мне, участливо:

— Это все не страшно! Он уверен, что кривизну можно легко исправить.

— Правда? — обрадовался я, — каким же способом?

— Да самым простым… Надо теперь ударить — с другой стороны!

— Ну уж нет, спасибо, — сказал я поспешно, — этот рецепт пусть он прибережет для себя самого.

Мы сидели — как и в первый раз — на берегу, в столовой. Но пили теперь мало. А в карты и вовсе не играли. Все были озабочены делами, заняты мыслями. Я — своими, американцы — своими. Они, насколько я смог понять, браконьерствовали (незаконно добывали котика и морскую выдру — колана.) И для забот у них имелось немало причин.

Отправляясь на свой «Юкон», Стась сказал:

— Не знаю, сколько мы здесь проторчим. Власти пока не дают разрешения выходить в ваши воды… Разрешат — пойдем к Новосибирским островам. А нет повернем к Алеутам. Но при всех обстоятельствах эту субботу и воскресенье мы здесь пробудем. Так что решай! Хочешь с нами — приходи на шхуну. Ребята уже знают тебя, верят тебе…

— Но это значит — бежать с родины, — пробормотал я.

— Естественно, — сказал Стась, — а что? Или ты беспокоишься о чем-то?

— Беспокоюсь…

— О чем? О документах? Пустяки! Сделаем.

— Нет, я — о другом… Ну, скажи: что я буду в Америке делать? Что я там — могу?

— А в самом деле, что ты можешь?

— Да ничего… Ну, стреляю неплохо, еще умею бросать ножи. Но ведь это и там умеют, и почище, чем я! Да и вообще, — разве это дело?

— А чего же ты хочешь?

— Иную судьбу.

— Какую же? — Стась внимательно посмотрел на меня. Махнул рукою друзьям — чтоб не ждали. Затем уселся поудобнее и подпер кулаком подбородок.

— Ну? Я слушаю!

— Не знаю, как тебе объяснить, — заговорил я смущенно. — Я, видишь ли, пишу… Только не смейся! Да, сочиняю! И мечтаю как-то начать… Но разве я смогу начать за границей, — там, где все чужое? И язык, и люди, и сама земля?

— Ах, так вот, в чем дело, — сказал он протяжливо. — Ты бы хотел приехать на Запад, как интеллектуал, как фигура почтенная, значительная… А тебе невдомек, что Западу на это плевать!? Мы для него все равно чужие, лишние, каковыми бы мы ни были — интеллектуалами или гангстерами… Быть гангстером даже лучше. Все-таки бизнес!

Белокурый, с худым, костистым лицом, Стась был уже не молод. Но и не стар, — на вид ему можно была дать лет сорок пять. И говорил он, заметно нервничая: сюжет этот, очевидно, его задевал… И глядя на поляка, я подумал: интересно, а кто он сам-то? И как он вообще попал на эту шхуну?

Стась заказал пива. Отхлебнул и сказал — как бы отвечая моим мыслям:

— Я по образованию — историк. Славист. Перед войной был преподавателем в Варшаве. Затем ушел в партизаны. Сражался против Коричневых Рубашек и против Красных Звезд… Ну, и естественно, вынужден был потом уехать! А здесь теперь веду жизнь джеклондоновского бродяги… И я не один такой!

— Жалко, — пожал я плечами.

— Конечно, жалко, — сказал он, — но я все-таки не пойму: откуда у тебя этот снобизм? Мы все, значит, можем быть на простых ролях, а ты, значит, — нет?!

— Ты пойми, Стась, — сказал я. — Вот мы с тобой из разных стран, а живем одинаково! И оба находимся в конфликте со своим законом… Так какой же смысл мне это все перетасовывать? Блатные мудро говорят: "Хер на хер менять — даром время терять".