Таежный бродяга

— Нет, нет, — поспешно возразил отшельник, — я пью за другое.

— За что же? — удивился я.

— За то, чтобы жизнь все-таки сохранилась тут, осталась.

— Ага. — Я задумался на миг. Но почему только тут? Может, найдется еще одно укромное место, где есть издательства, где выходят книги, журналы?

Мы были, к тому времени, уже на ты. И старик сказал мне строго:

— Не болтай чепухи! Какие еще книги? Планета будет очищена полностью.

— Я так не согласен, — проговорил я. — Ведь должен же я осуществить свою идею…

— Поздно! — мотнул бородой отшельник.

— Поздно? — я всхлипнул и пригорюнился. — Ты уверен?

— Абсолютно.

— А сколько времени ты уже ждешь этого Светопреставления?

— Да уж лет восемь…

— Вот видишь! Может, так оно и дальше потянется, а?

— Нет, теперь уже скоро, — объявил старик. И потянулся, сопя, к бутылке. — Это все, как горный обвал. — Он плеснул водку в стакан. — Начинается медленно, неприметно. Затем набирает силу, растет, и рушится уже неудержимо. И погребает под собою все. — Тут он выпил залпом и замер, не дыша; глаза его округлились, вышли из орбит. — И мы уже, в сущности, погребены… Лавина — над нашими головами!

Вот так мы сидели и пили — за гибель цивилизации, за Конец Света.

— Я сказал:

— Ты бы хоть приготовился, что ли. Прибрался бы, навел бы порядок в доме… Все же такое событие!

— Надоело, — отмахнулся он, — устал. Да и какой смысл? Все равно пропадать!

Он как-то сразу остыл и сник. По лицу его распустились морщины, сырая борода обвисла. И я подумал, что он и действительно устал. Смертно устал — от безмерного своего ожидания, от жуткого одиночества и от пьянства…

— Как же ты, папаша, живешь тут один? — спросил я, позевывая. — Как, вообще-то, кормишься?

— Неподалеку есть село Барылас, — сказал он, — туда мне переводят пенсию. Ну, я и хожу иногда за деньгами, за покупками. Но чаще якуты сами мне все привозят. Здешние люди — наивные. Они меня за колдуна принимают, за какого-то шамана… Боятся… Ну, а там, где страх, там и почет!

Спать я улегся у печки, на сдвинутых лавках. Отшельник же долго еще курил, возился, расхаживал по комнате. И засыпая, я слышал сухое четкое клацанье когтей.

И в тот момент, на зыбкой грани яви и сна (когда реальные предметы и звуки сплавляются с мутными ночными видениями), в собачьем этом клацаньи почудилось мне что-то недоброе, пугающее, действительно — колдовское…

Утром я стал собираться в дорогу.

— Куда ты? — сказал старик. — Оставайся. Надежнее места все равно не найдешь!

— Надо идти, — пробормотал я. — Спешу… Не могу. Конечно, если бы знать точную дату — другое дело! Но ведь ничего же неизвестно…

— Известно главное, — сказал отшельник. И поднял палец. — Это — будет!

И я ответил, уже стоя в дверях:

— Вот потому-то мне теперь и надо спешить!

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

"Мне надо спешить", — сказал я, прощаясь с отшельником. И в самом деле, застревать тут я не хотел, не мог. Я почти физически ощущал движение времени: как течет оно, как уносит дни…

Конечно, место это было покойное, хорошо защищенное. Именно здесь и следовало бы отсиживаться в случае «Светопреставления»… Но ведь оно еще не наступило! Ну, а то, что лавина — уже над моей головой — меня как-то мало заботило. К этому чувству я привык за годы скитаний, надо мною вечно нависали несчастья, постоянно реяла какая-нибудь тень.

Однажды, уже в приморской тундре, мне довелось увидеть, как полярная сова охотится на песца. Была тогда ночь — морозная и ясная. Над тундрой висела огромная, радужная, ледяная луна. А рядом с ней блистали еще две — ложные… Ложные луны — явление здесь нередкое, но всегда жутковатое. (Оно возникает во время самых сильных холодов, в феврале и в начале марта.) И когда в черной бездне вспыхивают огненные эти круги, пустынная снеговая равнина преображается, становится как бы нереальной, похожей на сновидение. Или же на пейзаж чужой планеты.

Сова бесшумно и низко парила над равниной, и была она — белая — почти неприметна в фосфорическом свете многих этих лун. Она реяла, как призрак, и выдавала ее только тень. Тень отчетливо выделялась на снегу, скользила по кустам и ухабам и догоняла песца. И накрывала его порою.

Зверь, очевидно, был еще молодой и глупый, и плохо понимал, что происходит. Он ни разу не поднял головы, не глянул вверх… Но стремительная эта, настигающая тень, пугала его безотчетно. И он метался, в ужасе, по тундре — убегал от незримой беды. А затем, устав и обеспамятев, он начал кружить на месте — попал в "кольцо страха". И это означало уже верную гибель, ибо тот, кто попадает в такое «кольцо», вырваться не может. Он почти уже кончен, приговорен. Ему не уйти!

И глядя на песца (сцена эта разыгрывалась в сотне метров от меня), я ощутил в груди мгновенный мягкий толчок. И вскинув ружье — сшиб проклятую сову.

Охотники — якуты, бывшие со мною, тотчас же стали меня бранить. Убивать сов, оказывается, было грешно! Птицы эти пользовались здесь почетом. Они олицетворяли собою древнюю мудрость, были связаны с мистической символикой, с духами ночи и таинствами тьмы.