Тадзимас

Ни теплицы, ни оранжереи, ни растений диковинных всяких, взгляды наши когда-то радовавших. Ничегошеньки нет. Увы!

Редеют, уходят, как люди знакомые, словно годы отшумевшие, как мечты, исчезают куда-то деревья.

Все меньше их. Меньше. Меньше.

Все больше на этой лакомой территории – торопливого, суетливого, меркантильного, выгодного коммерчески, прежде всего, – другого.

Выросли здесь коттеджи, и дома поскромнее, частные, и кафе, и какие-то летние бестолковые забегаловки, и всякие пестрые будки с питьем непременным и куревом.

Расплодились. Вовсю расплодились.

Ходи здесь теперь – кто хошь.

Все равно смотреть уже не на что.

Ну разве что на дома, новехонькие, под Запад сварганенные, впрямь игрушечки?

Неохота что-то. Не тянет.

И грустит, вздыхает, страдая от кошмара, старик садовник: дело жизни его загубили…

Писатели же никого не учат еще – пока что. Они шевелят мозгами, гадают, соображают: как же им жить – по возможности, сытнее и лучше, – дальше.