Тадзимас

Аксенов с ними здоровается – и что-то весьма вразумительное, и очень даже понятное для них – и, видно, привычное, простое, то есть рабочее, без неясностей, элементарное, без премудростей всяких, без сложностей с заковырками, – им говорит.

Они мгновенно идут, привычно, целенаправленно, туда, куда полагается, – и что-то включают запросто, и что-то легко, играючи, как в детской игре, нажимают – какие-то кнопки, клавиши…

И вот уже все готово.

Техника – будь здоров.

Девицы с улыбками вежливыми протягивают Аксенову бумагу какую-то плотную. На ней – неведомый текст.

Аксенов его просматривает. Кивает:

– О’кей, о’кей!

Благодарит девиц:

– Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Девицы вмиг расцветают. Как розы в саду весною. В конторе своей загадочной. В Москве. Непонятно – где. Но здесь, где место их службы, скорее всего, где то заведение, назначение которого знают они прекрасно – и не спешат кому-то давать пояснения, в данном случае – мне, потому что я-то чувствую: это – тайна, и они понимают это, дело вроде бы и не во мне, а в Аксенове – им, девицам, им, служительницам чего-то, для чего названия нету, но о чем невнятный намек скажет больше порой, чем слово, благодарность классика – в радость. Пофартило им. Повезло. Будет что вспоминать потом, на досуге. Они довольны.

Аксенов – тоже доволен. Бумагу, быстро сработанную, на вытянутой руке протягивает он мне – берите, мол! – вот, в ладони лежит изделие свежее, готовое, это – для вас.

Что это за сочинение? Текст – обо мне? Я не помню.

Аксенов, довольный вполне, сбрасывает пальто – и шагает молодцевато – прямо в раскрытую дверь.

За дверью – он уже в шортах, слегка загорелый, спортивный, привычно раскрепощенный, не стареющий, полный сил, весь в себе – и уже в Коктебеле.

Он делает – кто бы подумал? – стойку. Кто мог бы представить? Стойку. Да, на руках. Раз – и встал! И стоит, как в молодости! Его, с не скрываемым, бурным восхищением, так и этак, в разных ракурсах, отодвигаясь, приближаясь, все ближе, ближе, чтоб эффектнее получилось, выразительнее, вот так, чуть левее и чуть правее, чуть прямее, еще крупнее, снимает без передышки молоденькая, энергичная фотокорреспондентка.

Аксенов становится на ноги – и говорит мне, из-за двери, из Коктебеля:

– Ваша собака гуляет по территории Дома творчества!

Я отвечаю ему:

– Мой Ишка всегда дома, со мной!

А сам думаю: где же Ишка?

Верный Ишка тут же выходит из распахнутой двери, перешагивает порог – и оказывается, свободно шагнув прямо из Коктебеля, уже в Москве, рядом со мной. Я его глажу по голове.

Аксенов говорит:

– Ухожу в бухты!

Я говорю:

– Заходите ко мне. Я всегда дома.

Пожимая плечами, Аксенов устремляется, весь в движении, как в полете, куда-то вперед – и где-то там, впереди, отсюда не видно – где именно, хотя, при желании некотором, догадаться можно об этом довольно легко, – исчезает. И дверь – закрывается.

Ишка громко лает.

На лай моего верного друга – из домика, стоящего в углу, сложенного из разнообразных, толстых и тоненьких, больших и маленьких, в картонных и в бумажных обложках, книг – высовывается голова прозаика Жени Попова.

Из-за стены книжного домика – выглядывает мой коктебельский сосед, музыкант, классный трубач, Миша Кудрявцев, и говорит:

– Володя, тебя тут искал старый восточный человек, похожий на Шуфутинского!

Потом он громко играет на трубе побудку – и тоже исчезает. Временно, разумеется. Может – пошел за пивом.

Женя Попов, прозаик, на звук призывный трубы, на свет благодатный Божий, вылезает из книжного домика.

Он – спросонок. Смотрит на мир. Озирается по сторонам. Щурит глазки сибирские. Хмурится. Улыбается – чуть погодя. Борода его – как-то скомкана. Подстрижена, что ли, слегка? Клочья торчит. Ну прямо бывший ежик в тумане.

В одной руке у него – маленький, незаменимый для пишущих прозу людей, компьютер его, ноутбук, в другой руке – моя книга, подаренная когда-то ему, разумеется, с дарственной надписью, в твердой обложке, вышедшая на заре свободного книгопечатания, известная любителям поэзии давно уже – «Звезда островитян».

Он ставит компьютер на пол. Пожимает мне руку. Говорит:

– Я только что из Германии. Жил там с семьей. Писал роман. Купался в бассейне.

Мы закуриваем.

Женя говорит:

– А где Вася?

– Какой Вася? – спрашиваю. – Твой сын?

– Аксенов. Василий Павлович, – поясняет Женя Попов. – А мой сын – Василий Евгеньевич. В честь Аксенова, значит, назвал.

– Ушел в бухты! – отвечаю.

– А, понятно! – говорит Женя. – А ты почему здесь, в Москве, а не у себя в Коктебеле?

– Не знаю! – говорю я ему. – Наверное, это сон.

– Понятно! – говорит Женя. – А я дачу себе строю.

– Из книг? – спрашиваю.

– Да, из книг! – отвечает Женя. – Скоро свет проводить будем. Пока что – при свечах работаю. И воду в дом провести надо. Много забот, много.

В руке он по-прежнему держит мою «Звезду островитян».

Спрашиваю:

– Стихи мои читал?

– Себя читал! – отвечает Женя. И спрашивает: – Это сон?

– Сон. Конечно же, сон! – отвечаю я Жене.

Женя Попов становится в позу чтеца-декламатора.

И говорит мне:

– Ты только послушай! Ведь как хорошо написано!

И читает мне с выражением: