Тадзимас

с днем рожденья, или – пробужденья? – или наважденья? – как сказать! – с днем вхождения, с днем предупреждения, или даже – с днем перерожденья? – побуждения? – или восхожденья – но куда? – и нитей не связать? – и узлов, как встарь, не развязать? – нет, не верю! – живы убежденья в том, что злу нас на испуг не взять, – в ноябре добру забот хватает, – что за дух с эпохою витает? – что за слух поодаль обитает? – что за вздох в пространство улетает, чтобы время вспыхнуло опять светом, что встает и возрастает вглубь и ввысь, чтоб возвратиться вспять? – впрямь тропа к тому не зарастает, что зовет нас – петь, – а там и в путь, – что за воздух непогодь глотает, норовя вблизи передохнуть, да на ус, как некогда, мотает, кто есть кто, чтоб взять да обмануть, словно книгу, жизнь перелистнуть? – нет, не то когда-то испытает, что простит, а может быть – питает влагой светлой, – что-нибудь растает, чтоб остались – истина и суть.– Лучше быть традиционным, но живым, чем авангардным, но мертвым. Владимир Алейников – это авангард или это живая классика? Авангард – что это такое, то, что идет впереди классики, но и то, что потом становится классикой, – говорит Валерия Нарбикова. – «Кукушка о своем, а горлица – о друге…» Поэт внушает свои стихи, и в этом смысле он поэт. Можно внушить самую невероятную форму и самый сладостный звук, а читатель превращается в слушателя только тогда, когда он сам хочет быть загипнотизированным. Не бойтесь гипноза поэта, вот что…

– Очень рад был увидеть книги Владимира Алейникова, почитать его стихи, – говорит Игорь Ворошилов. – Стихи есть – и стихи очень сильные. В общем, виден выдающийся мастер, но кому виден? – вот в чем вопрос. К сожалению, даже близкие к нам люди не могут, так сказать, «общей избежать судьбы» – рутинного мышления, непонимания подлинной крови искусства.

И я говорю: – … и опять оживает…

– Я расцениваю все, что делает, все, что уже столько лет создает Владимир Алейников, как литературный подвиг, – говорит Вячеслав Горб.

И я говорю: – … столь знакомый и все же особенный, истовый свет…

– Владимир Алейников был центральной фигурой среди смогистов потому, что именно Алейникову более всех удалось воплотить изначальный пафос новой эстетики, больше других в ней самоопределиться, – говорит Александр Величанский. – Именно Алейников более всех своих товарищей зависим, «неотрываем» от своего времени (что, кстати говоря, делает ему честь), – подчеркивает он. И продолжает: – Отличительной чертой смогистов и, в частности, Алейникова является великая вера в таинство поэзии, во всесильность ее собственной, не поддающейся осмыслению, жизни. Гармония знает больше, чем тот, кто реализует ее – вот несформулированный, но основополагающий тезис поэтической традиции, главным выразителем которой стал Алейников. – И далее: – Содержа в себе отрицание тогдашней и нынешней поэзии версифицированной публицистики, СМОГ в потенции был также непричастен к нынешней традиции «авангарда». Непричастность к этой традиции коренилась в том, что СМОГ был явлением гораздо более органичным, чем нынешние «постнаправления», ибо был прежде всего порождением читательского интереса к поэзии, в то время как нынешние «антипоэзия» (концептуализм) и «квазипоэзия» (метаметафоризм?) порождены именно необходимостью формировать отсутствующий интерес к стихосложенью (о воинствующей «недопоэзии», модной во все времена, речи нет именно ввиду ее прискорбной безвременности). Таким образом смогисты в свои давние времена пророчески противостояли нынешнему уже чисто поэтическому безвременью. – И он продолжает: – В стихах Алейникова нет никакой затемненности, криптографичности. Семантическая имитация в поэзии Алейникова тяготеет скорее к здравому смыслу, не имея никакого отношения к стилистике абсурда и, вообще, к нарочитому искажению смысла. То есть тайнопись Алейникова обинуется таинством бытия, но, никоим образом, не имитирует псевдотаинственность гносеологической зауми. – И вот еще: – Алейников, как всякий истинный поэт, не занимается пресловутым «отражением действительности» – пафос его восприятия действительности это пафос активного усвоения ее поэтических реализаций. Такого рода пафос опосредованного восприятия есть пафос выхода из «глухоты паучьей» – из поэтического безвременья – в мир сакральных откровений благозвучия. – И далее: – Личностный потенциал внутреннего мира Алейникова, его личностная живая опосредованность в реальности преломляют все усвоенное. Голос Алейникова неотделим от его личности, не отчуждаем. – И вывод: – Когда рассеялся дым сиюминутных впечатлений, выяснилось, что уже в наше время Владимир Алейников пресуществил в своем творчестве весь тот, казалось бы вполне свободный от его влияния, культурный феномен, который связан в нашем представлении с тем, что собственно называлось СМОГом.

Потому-то я и говорю: – …сквозь недобрую мглу отшумевшей, ушедшей эпохи…