Табак

Павел шел в нескольких шагах позади женщины. Уже светало, и он теперь видел в предутреннем сумраке, что па пей была брезентовая куртка защитного цвета, потертые брюки-гольф и полуботинки на резиновой подошве, в которых она ступала бесшумно и легко, как волчица. Когда же она повернула голову, Павел увидел в профиль ее лицо – исхудалое, заострившееся и настороженное, как у всех нелегальных. На вид она была не первой молодости.

– Ты сегодня слышал радио? – внезапно спросил человек с фонариком, оглянувшись.

Вопрос был задан вполголоса, и Павел его не расслышал.

– Мичкин спрашивает, слышал ли ты сегодняшнюю сводку Советского информбюро, – объяснила женщина.

– Нет, – ответил Павел. – Я был занят.

– Это мы видели, – заметила женщина саркастическим тоном.

– Что ты видела? – спросил Павел.

Он не получил ответа. Женщина отстала от спутников и, наклонившись, принялась завязывать шнурки своих полуботинок. «Занозистые ребята!» – решил Павел. Потом подумал, что они ведь скитаются но горам, как голодные, загнанные звери, и поэтому трудно ожидать от них любезного обращения. Может быть, они видели в освещенном окне его с Ириной и разозлились. Но что бы они ни видели, это их не касалось.

И все же ему было немного стыдно при мысли о том, что могут подумать про него товарищи. Этот вечер смутил и расстроил его. Ирина даже переодеться ему помешала. Свою походную одежду он принес в узле, который сунул под мышку, как только услышал сигнал товарищей. Ни разу в жизни он не выполнял партийного поручения так неаккуратно. История гибели Стефана казалась ему чудовищной, и он с трудом верил в это. Л что, если женщина просто хотела отвлечь его внимание от подозрительной печати гестапо в паспорте? Но, хоть Ирина и не заслуживала доверия, ей удалось разжечь в Павле давнюю ненависть к Борису. Ее рассказ ничуть не противоречил тому, что Павел слышал о смерти Стефана, и верно отражал характер среднего брата. Уже в детстве Борис был нелюдимым, озлобленным, уже тогда в нем жила эта холодная, расчетливая подлость. Однако, несмотря на все это, история Стефана казалась Павлу невероятной.

Еще долго он шел, поглощенный скорбными мыслями об умершем брате. Но вот образ Стефана побледнел, и Павел снова вспомнил Ирину. Не часто приходилось ему видеть таких красавиц и па родине и на чужбине. Душа ее, конечно, была развращена, но в красоте ее чувствовалось что-то здоровое, теплое и нежное, что-то чуждое миру, в котором она жила. Затем он опять вспомнил про отметку в ее паспорте и обозлился. Ко всем чертям эту бабу!.. Очень неприятно, если товарищи видели ее в окне.

Человек, которого звали Мичкиным, махнул рукой и, внезапно свернув, стал подниматься по склону пади. Снова начался крутой и утомительный подъем, который затянулся на целый час. Женщина то и дело скользила, падала па колени и всякий раз жалобно и сердито вскрикивала. Павел вернулся к ней, чтобы подать ей руку, но женщина сама встала на ноги, отказавшись от помощи. Она была вооружена всего лишь крохотным никелированным револьвером, который висел на веревочке у нее на шее. Женщины из другого мира носят так на цепочке золотые часики. Ее маленькое, усеянное веснушками лицо не было ни безобразным, ни красивым. Оно было бы миловидным, если бы на нем не застыла сердитая гримаса, вызванная частыми падениями, и если бы взгляд ее серых, почти бесцветных глаз не был таким пронзительным.

Наконец они поднялись на гребень хребта и сели отдохнуть, с трудом переводя дух после тяжелого подъема в разреженном воздухе. Лес кончился и остался далеко внизу. Для привала выбрали небольшую полянку, со всех сторон огражденную высокими скалами – надежное укрытие. Трава здесь была еще мокрой от ночной росы, но Мичкин бросил на нее свой продранный кожух, лег и почти мгновенно заснул, не выпуская из рук винтовки.

Это был рослый краснолицый мужчина лет пятидесяти, давно не бритый и со свежим шрамом на щеке. Он был в царвулях и крестьянских шароварах из домотканого сукна. Второй мужчина, по-видимому рабочий, был вооружен автоматом, одет он был в бриджи и шерстяной свитер. Руки у него были огрубелые, а лицо болезненное и умное. Как только отряд остановился на отдых, он отошел к подножию самой высокой скалы и, закутавшись в одеяло, занял сторожевой пост. Третий, совсем еще юный, почти мальчик, в сапогах и военной форме, был, вероятно, солдатом, бежавшим из казармы. Он тоже держал в руках автомат. Женщина села в стороне и сразу же стала переобуваться – очевидно, полуботинки были ей не очень впору.