Та, которой нет

— Юлечка — моя мачеха, — ответил Глеб, но тут же поправился. — Слово-то какое — мачеха… дурацкое. — Глеб вздохнул. — Отец матери изменял постоянно. Скандалы эти вечные, бабы, разборки — надо было раньше разводиться, наверное. Не прорастать в него… Ему-то что — ушел и ушел, а мать… она… — Глеб дернул шеей, словно от удара.

Влада интуитивно почувствовала, что у этой истории был очень плохой конец. Она не задала вопрос, ждала, пока Глеб сам не решит продолжить.

— Не смогла без него… — Глеб запустил пальцы в ершик коротких волос. — Повесилась…

— О господи… — только и смогла произнести Влада.

— Отец к тому времени уже с Юлечкой жил. Она Гошку ждала. А когда он родился, больной, то… ну, короче, ее он тоже бросил.

— А сейчас? Где твой отец сейчас?

Глеб пожал плечами.

— Не знаю. Не пишет, не звонит. Думаю, пристроился где-то опять… Ладно, не будем о нем, хорошо? Просто всегда помни, что ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него…

Влада смотрела застывшим взглядом в окно.

— А за игрушку спасибо. Нет, правда, не ожидал.

— Я и сама не ожидала… У меня нет знакомых детей, ну, то есть, семей, где есть дети. А теперь появился Гошка… Нет, ты не подумай, что я навязываюсь, просто… не знаю, как объяснить. Он такой… А я…

Глеб положил ладонь на ее руку и легонько пожал.

— Человеку нужен человек, — пробормотал Глеб.

— Его матери тяжело… — начала Влада.

— Юлька — молодец! — перебил Глеб. — Разве Гошка выглядит несчастным?

— Нет, но…

— Она психолог, про все знает и понимает. Хотела ребенка, родила. И на ноги поставит. Мы поставим, — уточнил Глеб. — Надо оставаться сильным, что бы ни случилось.

Влада подумала о том, что Стася тоже так считала. Не прогибалась, шла вперед.

— Ты знаешь, почему Стася уехала тогда от Бархатова? И куда направлялась? Тебя не было в доме?

Между ними образовалась пауза — напряжение от нее было похоже на электрический разряд.

— Почему ты продолжаешь интересоваться этим? Какое тебе дело до нее? Любопытство, знаешь ли…

— Я сегодня узнала, что Стася могла погибнуть не случайно, — хрипло сказала Влада. — Говорят, что тормоза были неисправны…

Глеб не ответил. Сжал на руле пальцы и прибавил скорость. Влада посмотрела на него — глаза Глеба в этот момент стали совсем темными и мрачными.

38

Бархатов

Кирилл устало посмотрел на часы — половина третьего. Обвел взглядом кабинет, задерживаясь то на дорогих панелях из мореного дуба, то на серебристых полках из легированной стали, то на мебели из натурального дерева и кожи. Дорогой антураж стал не только подспорьем во время ковки образа успешного руководителя и богатого человека, но и грел душу, вселял силы и желание идти дальше. Звенящая тишина, идеальный порядок, — почти стерильность. Каждое утро, когда Бархатов заходил сюда, его охватывала гордость — он смог, справился, оставил позади нищую беспросветность, заработал собственным трудом и мозгами возможность жить и поступать так, как считал нужным. Власть уже не пьянила, но согревала и ласкала сознание, словно рука матери. Кирилл не знал, так ли это на самом деле — его мать была лишена теплоты. Но ощущения ведь не обманешь — желание власти и победы выковало из него того, кем он стал. И все эти вещи, которые стоили баснословных денег, награды и связи, возможности, недоступные большинству, все было заслуженно.

Но как же внезапно он утратил радость от обладания всем этим…

Кирилл опустил глаза — прямо перед ним на столе стоял прозрачный пакет, покрытый изнутри мелкой влажной моросью. Следователь без проблем выдал ему вещдок, быстро пробормотав что-то вроде слов сожаления. Но Бархатов их не слышал, как и не видел ничего вокруг. Ему что-то говорили о неисправности машины, подсовывали какие-то бумаги — Бархатов смотрел в них, но в голове отчетливо звучало: врут. Не может быть, чтобы автомобиль Стаси был неисправен. Глеб бы этого не допустил.

Судорожно вздохнув, Бархатов чуть смял верхушку в попытке разъединить края. Пальцы слушались плохо, и внутри медленно нарастало бешенство. Наконец ему удалось раскрыть пакет, но он еще какое-то время не мог заглянуть внутрь — скрипел зубами, сдерживая рвущийся стон.

Господи, за что ему все это?

Он сам купил ей эти удобные ботинки — мягкие, теплые, на низком ходу, с молниями по щиколотке. Но даже их ей приходилось снимать и надевать с трудом — левая нога почти не гнулась в стопе, причиняя неудобство. Но Стася не жаловалась… А ведь ее дивные сильные ноги были ее гордостью, и его, Бархатова, страстью. Все ее тело, начиная с пальчиков и заканчивая кончиками волос; ее хрипловатый, словно простуженный, голос; глаза, полные невыразимой печали, — все это принадлежало ему без остатка.

И что он теперь имеет в итоге? Бархатов горько усмехнулся, просовывая пальцы вглубь скукоженного, еще влажного ботинка, от которого сладковато пахло замшей сырым мехом. Он не чувствовал брезгливости, лишь удивление — ладонь с трудом поместилась внутри, пальцы уперлись в носок — какая же маленькая у нее была ножка…