t

Т. поднялся на ноги, посмотрел туда, где исчез снежный вихрь, и вдруг заметил в траве что-то желтое. Прихрамывая, он подошел ближе и увидел тот самый саквояж, который валялся на льду возле мертвого банкира-часовщика. Саквояж не был заперт – открыв его, Т. увидел ровные столбики завернутых в бумагу монет.

«А это кстати, – подумал он, – я ведь поиздержался…»

Когда он вышел на дорогу, уже совсем стемнело. Он чувствовал страшную, неземную усталость – словно на его плечах висело коромысло со свинцовыми ведрами, полными воды из Стикса.

Вскоре на тракте появился огонек – это был керосиновый фонарик на оглоблях телеги. Т. встал в самой середине дороги, чтобы мужик увидел его издалека и не испугался. Подъехав, телега остановилась.

– Подбрось, братец, – сказал Т. – Награжу.

– Куда свезти, барин?

– В Петербург. И быстро, братец, быстро.

Мужик немного подумал и кивнул. Т. забрался в телегу и накрылся скомканной попоной, лежавшей поверх сена.

Через несколько минут езды, когда его уже морило в сон, мужик спросил:

– А в Петербурге куда, барин? Он большой.

– К Достоевскому, – ответил Т. решительно.

– Достоевскому? – удивился мужик. – Шутить изволите, барин. Достоевский уж сколько лет как померли.

– Врешь…

– Вот те крест, барин.

– Тогда в гостиницу. В самую лучшую, на Невский.

– Сделаем.

«Однако, какой-то слишком удобный и вежливый мужик, – думал Т., засыпая. – Словно он последние десять лет каждый день выезжает на дорогу в надежде подобрать барина, только что переправившегося через Стикс. Верно, толстовец… Впрочем, в русском человеке всегда есть тайна, так почему бы не найтись такому именно мужику? Следовало бы, конечно, поработать над образом. Задуматься, как он рос, как влияли на его душу великие события в жизни нашего Отечества… Или лучше просто дам ему золотой, и ну его к черту, в самом деле».

ЧАСТЬ 2 УДАР ИМПЕРАТОРА

XVI

Ариэль стоял у большой белой тумбы с какими-то черными рукоятками и жарил яичницу на сковородке, под которой пылало ожерелье из веселых голубых огоньков. На нем было исподнее фиолетового цвета и стертые кожаные шлепанцы.

Т. стоял у него за спиной. Он не знал, где находится, но понимал, что быть здесь ему не положено и Ариэль сердится на него за незваный визит. В таких обстоятельствах почти не оставалось надежды тронуть демиурга за живое, но выбора не было, поэтому Т. говорил горячо и искренне, не выбирая выражений:

– Да вы хоть представляете себе, какая это мука – знать и помнить, что ты живешь, страдаешь, мучаешься с той единственно целью, чтобы выводок темных гнид мог заработать себе денег? Быть мыслящим, все понимать, все видеть – и только для того, чтобы существо вроде вас могло набить мошну……

– Вот вы как, – не оборачиваясь, качнул головой Ариэль. – Ну, спасибо.

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая только шипением жира на сковородке. Потом Т. пробормотал:

– Извините, я сорвался. Не следовало этого говорить.

Ариэль примирительно кивнул.

– Конечно, не следовало, – сказал он. – Вы-то хоть правду про себя знаете. А другие совсем ничего не соображают. Ныряют с мостов, скачут на лошадях, раскрывают преступления, взламывают сейфы, отдаются прекрасным незнакомцам, свергают королей, борются с добром и злом – и все без малейшего проблеска сознания. Вот, говорят, у Достоевского характеры, глубина образов. Какие к черту характеры? Разве может быть психологическая глубина в персонаже, который даже не догадывается, что он герой полицейского романа? Если он такой простой вещи про себя не понимает, кому тогда нужны его мысли о морали, нравственности, суде божьем и человеческой истории?

– Он хотя бы не страдает, как я.

– Согласен, граф, – сказал Ариэль. – Ваше положение двусмысленно и трагично – но вы его понимаете! Потому понимаете, что я дал вам такую возможность. А у других ее нет. Вспомните-ка Кнопфа. В высшей степени порядочный человек. А ничего не понял, хоть вы ему полдня объясняли. До сих пор его жалко.

– Безысходность, – прошептал Т.

– А вы думаете, мне лучше? – усмехнулся Ариэль. – Я ведь вам постоянно твержу – я от вас ничем не отличаюсь. Вот только у вас жизнь интересная, а у меня нет.

– Мне отчего-то кажется, – отозвался Т., – что вы со мной лукавите, когда это говорите. Вы свободный человек, можете, если все надоест, сесть на пароход и уплыть в Константинополь. А меня даже нельзя назвать личностью в полном смысле. Так, бирка со словом «Т.», за которой прячется то один проходимец, то другой – в зависимости от требований ваших маркитантов. У вас есть свобода воли, а у меня нет.

– Свобода воли? – хмыкнул Ариэль. – Да бросьте. Это такая же тупая церковная догма, как то, что Солнце – центр вселенной. Свободы воли нет ни у кого, наука это тихо и незаметно доказала.

– Каким образом?