t

– Конечно, – согласился Чапаев. – Небо видит пылинку и нас всех. Но знаете что? Многие понимают, что пылинка создана небом. Но мало кто понимает, что небо создано пылинкой.

Т. кивнул.

– Вы только что сказали важную для меня вещь, – ответил он. – И я про нее буду думать…

– Только не останавливайтесь, – сказал Чапаев, – не привлекайте внимания.

Мимо пробежали двое городовых, потом еще один, отчего-то с саблей-«селедкой» в руке, и на несколько мгновений разговор стих.

– Скажите, – заговорил Т. снова, – а этот Джамбон – он что, настоящий лама-перерожденец?

– Да как вам сказать. С одной стороны, самый настоящий, какие только бывают. С другой, я бы не стал относиться к этому серьезно.

– Почему?

– Видите ли, – сказал Чапаев, – он сын богатого монгольского скотопромышленника. А титул родители купили ему во младенчестве – это у них в Монголии примерно как в России графство, никогда не помешает… Пардон, не хотел…

– Да бросьте вы, – засмеялся Т.

– Причем купили не за деньги, а выменяли на стадо свиней. А вырос Урган Джамбон в Париже. И по-французски знает значительно лучше, чем по-монгольски.

– Вы это серьезно?

– О да, – ответил Чапаев. – Он потому и взял себе в качестве второго имени слово «Джамбон» – это по-французски «ветчина». Чтобы напоминало одновременно про стадо свиней и завтраки на Монмартре.

– А буддизм?

– Буддизмом он увлекся уже в Петербурге. Сначала много общался с ламами, а потом потерял к тибетским школам интерес.

– А где он в таком случае берет это свое снадобье?

– Какое?

– Кажется, «слеза Шукдена».

Чапаев засмеялся.

– Вы и про это знаете, – сказал он. – Если строго между нами, покупает ингредиенты у голландских матросов в порту и делает сам. Остальное просто театр. Но вещь серьезная, я пробовал… Однако вот мы и на Невском. Куда вам теперь?

– Hotel d'Europe, – ответил Т.

– Ну идемте. Немного вас провожу.

– Удивительно, – заметил Т. через несколько шагов. – Обо всем Соловьев хоть что-нибудь, но сказал…

– Самое замечательное, – отозвался Чапаев, – он ухитрился каждому сказать что-то очень простое, но полностью перевернувшее мир. Каждому. Потом было непонятно – как мы сами не догадались? Но вы, наверно, и без меня знаете про эту его особенность…

Т. ощутил потребность сменить тему.

– Кстати, – сказал он, – неужели правда, что его арестовали только за эту фразу насчет народного горя?

– Анекдот, – махнул рукой Чапаев. – Просто анекдот. Насколько я знаю, дело было иначе. Он показал императору будущее.

– И что случилось?

Чапаев усмехнулся.

– Говорят, император побледнел и спросил: «Вы это никому больше не показывали?» Соловьев сказал, что нет. Тогда его арестовали, и с тех пор никто его больше не видел. Но я не знаю, так ли это было в действительности.

– Вы пойдете завтра на эту… манифестацию протеста?

Чапаев отрицательно помотал головой.

– Мне это как-то не к лицу.

– Вы служите?

– Учусь, – ответил Чапаев. – На кавалериста.

Т. недоверчиво улыбнулся.

– Неужели? Вы первый встретившийся мне кавалерист, озабоченный вопросом о том, есть ли у Абсолюта личность.

Чапаев вздохнул.

– Знаете, граф, не могу сказать, что этот вопрос заботит меня по-настоящему. Так, поддержать разговор. А насчет моей специальности… Чувствуете этот холодный ветер на лице? Отчего-то мне кажется, что вскоре для выживания нужны будут именно те навыки, которым я учусь. И еще не помешает научиться петь революционные песни.

– А это для чего?

– Люди, и в особенности полиция, во все времена больше всего боятся непонятного. Поэтому лучшая маскировка – притвориться тем, что хорошо им известно. Впрочем, вы это знаете не хуже меня. Я слышал только, вы предпочитаете наряжаться жандармом – но ведь сути это не меняет…

– Как быстро распространяются слухи, – буркнул Т. – Скажите, Василий, а можно спросить вас об одной вещи? Я собирался задать этот вопрос на собрании, но не успел.

– Разумеется, спрашивайте.

– Что такое Оптина Пустынь?

Чапаев засмеялся.

– Чувствуется, вы близкий друг Владимира Сергеевича – вы даже задаете этот вопрос с той же интонацией, что и он. Я, разумеется, не знаю.

– Еще не знаете? – переспросил Т., нахмурясь.

– Еще не знаю, или уже не знаю.

– Вот как, – сказал Т. – Значит, не знаете…

– Разумеется, нет. И не очень переживаю в этой связи. Тех, кто это твердо знает, развелось в мире столько, что на калькуттском базаре их продают по сорок рупий за пару. У меня есть подозрение…

Чапаев замолчал.

– Какое подозрение? – спросил Т. – Говорите.

– Знаете, чем линия Соловьева радикально отличается от других известных мне традиций умного неделания?

– Чем же?