Т-щ Сталин и т-щ Тарле

Когда осенью 1931 года по решению «Особого совещания» ОГПУ Тарле был отправлен в ссылку в Алма-Ату, историк был потрясен: видимо, вследствие многолетнего общения с А. Ф. Кони в нем сохранялась вера в то, что в России могут существовать какие-то законы, и он надеялся на «справедливый суд», на котором обнаружится глупость следователей, серьезно воспринимавших его фантазии о складах оружия в Пушкинском доме и в Михайловском, о встречах с Папой римским и т. п., и все станет на свои места. Однако «суд» в бандитском государстве вершился (и вершится) «по понятиям», а истина никого не интересует. И Тарле ищет тех, кто понимает идиотизм происходящего и может прийти к нему на помощь. Среди тех, чьей возможной помощи он не исключает, и М. Н. Покровский — все-таки вроде бы ученый, а ученый в трудные минуты может пренебречь теоретическими расхождениями и не отвернуться от находящегося в беде коллеги. Тарле, конечно, не знал или не был полностью уверен в том, что «академик» М. Н. Покровский — элементарный паскудник и опытный провокатор, еще в 1922 году предлагавший ЧК арестовать всех «буржуазных спецов», и главное — что именно этот «академик» был истинным вдохновителем фабрикации «Академического дела»: по его призыву «переходить в наступление на всех научных фронтах», поскольку «период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца», в июле 1929 г. Ленинградский обком ВКП(б) не без подсказки Кремля принял постановление «Не возражать против проведения чистки в Академии наук». Ну а о том, чтобы придать этой «чистке» идиотские формы, позаботились идиоты-следователи.

Ответ «т-ща» М. Н. Покровского отрезвил Тарле: «Когда Вы писали Ваше письмо, Евгений Викторович, Вы, очевидно, не знали, что я читал Ваши показания в оригинале и что передо мной, просто как перед историком, стоит такая дилемма: или Вы психически расстроены, или Ваше пребывание в Алма-Ате свидетельствует о необыкновенной мягкости советской власти: если бы Вы были французским гражданином и совершили всё, о чем Вы рассказываете в Ваших показаниях, по отношению к Франции, Вы были бы теперь на Чертовом острове. Остается, значит, только вопрос об использовании Вас как научного работника независимо от Вашего политического прошлого. Поскольку заключенные в Соловках занимаются научно-исследовательской работой и исследования их печатаются, я не вижу оснований думать, чтобы это было невозможно для человека, интернированного в Алма-Ате, но я очень боюсь, что появление работ с Вашим именем, благодаря той печальной известности, которую это имя получило в СССР, встретит на своем пути очень большие трудности. Кроме того, как Вы догадываетесь, не могу дать никакого категорического ответа, не посоветовавшись с кем следует…»

Как видим, матерый провокатор и стукач Покровский не принял шуток со складом боеприпасов в Пушкинском доме и был искренне огорчен мягкостью власти в отношении ссыльного Тарле. Покровскому виделись виселицы с казненными «спецами» или хотя бы Соловки. Не забыл он и переправить письмо Тарле в ОГПУ, как положено в стране стукачей, сопроводив его следующей запиской:

«Секретно,

в ОГПУ

Секретный отдел.

Время от времени ко мне поступают письма историков, интернированных в различных областях Союза. Так как эти письма могут представлять интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны, пересылаю их Вам.

Очень прошу извинить за задержку в пересылке, она объясняется, во-первых, тем, что я был в течение ряда месяцев болен и, во-вторых, мне хотелось подобрать несколько таких писем, — они приходили в разное время».

В порядке отступления скажу, что мне было бы интересно почитать «в оригинале» показания самого Покровского, когда, доживи он до 37-го года, перед ним «дверь в ЧК» была бы непременно «гостеприимно открыта» (в кавычках — слова Покровского, отразившие его жажду расправы со «спецами»), и куда бы он зашел следом за теми, с кем он в 1932 г. «советовался». Но Аллах почему-то проявил милость и прибрал его до срока, возможно, чтобы сопроводить в ад, куда, по словам пророка Мухаммада, одними из первых проследуют завистливые ученые. Впрочем, никаким «ученым» Покровский никогда не был: всего лишь бездарный компилятор.