Черный Орел свирепо улыбнулся и указал на свои трофеи, говоря:
— Когда свет старости убелит голову Черного Орла, тогда не останется в живых ни одного дундарупа!
Затем он указал на пленника и продолжал:
— Это Урива, убивший Менуали; Урива последует за ним на костер.
— Нагарнук — трусливые совы, — заговорил пленник. — Они готовы прятаться в дуплах. Урива убил молодого нагарнука. Не жалко этих поганых птиц!
Все европейцы вздрогнули от этих слов. У Виллиго ноздри стали раздуваться от гнева. Драма начиналась.
— Дундарупы великие воины, и Урива великий вождь, — отвечал Черный Орел с ужасающим спокойствием. — Урива давно искал случая пропеть военную песнь. Теперь Уриве представился этот случай. Он запоет ее, уходя к своим праотцам.
— Они будут рады мне больше, чем вонючей птице, украсившей себя перьями Черного Орла! — отпарировал пленник.
При всяком другом случае за подобным оскорблением последовало бы немедленное возмездие. Но у туземцев пленник имеет право браниться до самой последней минуты. Эта брань обычно имеет целью вывести из терпения мучителей и заставить их поскорее прекратить мучения, что иногда и достигается. Именно на это и рассчитывал дундаруп, осыпая Виллиго невыносимыми оскорблениями. Но он ошибался. Виллиго был старый воин, и нелегко было вывести его из себя. Урива понял это, и холодный пот каплями выступил у него на лбу.
— Моему брату жарко! — иронически заметил Виллиго.
Тогда Урива плюнул ему прямо в лицо. Это была последняя отчаянная попытка. Она едва не удалась. Виллиго вне себя замахнулся на пленника бумерангом. Канадец с облегчением вздохнул, радуясь, что все скоро кончится. Но то была одна секунда. Виллиго разом успокоился и, близко наклонившись лицом к лицу пленника, произнес со скрежетом:
— Береги слюни, Урива: пригодятся. Ведь тебе больше никогда не придется пить.
— Пощади! — пролепетал вне себя от волнения Оливье.
К счастью, это было сказано по-французски, и Черный Орел не понял.
— Ради Бога молчите, иначе вы погибли, — шепнул канадец и, когда Виллиго повел пленника привязывать к дереву, прибавил торопливо, — подумайте об участи жены Виллиго, о сожженной хижине… Поймите его чувства, и тогда вы сами извините его. Соберитесь с силами; вы даже уходить отсюда не должны!
— Но я не могу, не могу смотреть!
— А мне самому разве приятно? Но если мы уйдем, Виллиго примет это за жестокое оскорбление. В его глазах это будет равносильно нежеланию присутствовать на похоронах Менуали. Вспомните, Урива предательски убил юношу, который еще не был воином, а это у дикарей считается величайшей подлостью. Впрочем, есть одно средство спасти Уриву.
— Какое? — с живостью спросил Оливье.
— Убить самого Виллиго, который столько раз спасал вас от смерти!
Оливье в ответ на это печально поник головой.
— Таков здешний обычай, — заметил Кэрби, — и если вы когда-нибудь попадете к дундарупам, то вас ожидает такая же участь.
Между тем Виллиго, привязав пленника, устроил костер, еще раз омыл водой тело Менуали и положил его на костер. Обряд начинался.
Рядом с покойником, по обычаю, нужно было положить все его доспехи. Виллиго положил на костер подле тела бумеранг, стрелы, копье и пращу; на грудь покойника он поставил ящик я красками, чтобы покойнику было чем татуироваться на том свете; наконец рядом же нашлось место и для задней ноги кенгуру, чтобы усопший воин не проголодался во время путешествия на луну.
При укладывании каждой вещи Черный Орел пел соответствующую песнь.
Оливье с интересом следил за этими приготовлениями, и ему вспомнились прекрасные стихи Шиллера, где описывается погребение краснокожего индейца, которому в гроб кладут все вещи, любимые им при жизни:
Сцена была и величественна, и исполнена дикой поэзии. Заходящее солнце окрашивало в багрянец и золото верхушки акаций и эвкалиптов, между тем как нижние части деревьев все более и более погружались в тень, которая словно накрывала темной волной. Очертания леса все более и более сливались в сплошной туманный фон, носивший отпечаток чего-то загадочного и таинственного.
С последним угасшим лучом солнца Виллиго запалил приготовленный костер. Огонь затрещал, вспыхнул, и красные языки принялись лизать поленья и сучья.
XV
НАЧАЛАСЬ ДИКАЯ, НЕ ПОДДАЮЩАЯСЯ описанию сцена.