Затем друзья приступили с расспросами к Виллиго и Коануку относительно истинного положения вещей, и из слов своих туземных друзей узнали, что достопочтенный Джильпинг так очаровал своим пением псалмов и звуками кларнета нготаков, что те, оказывая ему всяческие знаки внимания, в сущности держали его в плену и ни за что не соглашались добровольно отпустить его из своей деревни. То, что наивный англичанин высокопарно именовал Джильпинг-Холлом, то есть замком Джильпинга, было довольно просторным жилищем, сооруженным для него нготаками и окруженным глубоким рвом и валом наподобие крепости, а когда Джильпинг пожаловался, что ему тесно в этой ограде, то ему прирезали еще кусок земли около двух гектаров и обнесли его точно такими же рвом и валом, не с намерением защитить почетного Джильпинга от могущей грозить ему опасности, а исключительно с целью удержать его у себя в плену и воспрепятствовать его бегству. Присоединенное к его жилищу пространство было засажено кустами и деревьями что дало Джильпингу повод называть свое владение Джильпинг-сквером или Джильпинг-парком; в этой крепости он пребывал под строжайшем присмотром постоянно сменявшихся нготакских воинов, как птица в клетке. Простодушные дикари совершенно серьезно считали его
— Ах, эти добрые люди! — восклицал Джильпинг, — они опасаются, чтобы со мной не случилось что-нибудь. Но, право, дети мои возлюбленные, мне не грозит ни малейшей опасности!
— Кобунг! Натта кобунг! Натта кобунг! Не надо выходить! Не надо выходить, кобунг! — молили с самыми умильными улыбками темнокожие дикари Австралии, и если он, не внимая их мольбам, все-таки желал перешагнуть за ограду, то рослые нготаки бережно брали его к себе на плечи и относили обратно в жилище, после чего удалялись, облобызав ему ноги.
— Какую любовь я стяжал у этих людей, — думал про себя умиленный Джильпинг, — и какое изумительное рвение к делам веры!
Ежедневно два раза, утром и вечером, чуть не все население деревни — женщины, воины, дети и старцы — приходили в его парк и, рассевшись полукругом на земле, с лицами, обращенными к нему, внимали с детским любопытством и вниманием пению псалмов, затем под аккомпанемент кларнета сами насвистывали мотив или молча слушали музыку Джильпинга. Но однажды, когда после слишком обильного возлияния из своих неистощимых запасов бренди и виски достопочтенный мистер Джильпинг после гнусавого пения псалмов и довольно продолжительного наигрывания на кларнете пустился отплясывать самый отчаянный танец, нготаки, глядя на него, так воодушевились, что также принялись отплясывать кто во что горазд, подражая его жестам и движениям, и с этого времени каждое молитвенное собрание должно было неминуемо оканчиваться танцем. Но ведь и царь Давид тоже плясал перед ковчегом, следовательно, в пляске нет ничего греховного, так как царь Давид, без сомнения, пример, достойный подражания! — думал английский проповедник.
Слух о кобунге нготаков дошел и до нирбоа, и до дундарупов, и счастливые обладатели доброго гения, пришедшего из страны предков, стали еще усерднее сторожить своего кобунга из опасения, чтобы его не похитили у них.
Джильпинг написал Лондонскому Евангелическому обществу о том, что он обратил весьма многочисленное и могучее племя австралийских туземцев и что теперь необходимо прислать сюда настоящего проповедника — священника. Но до сих пор еще не было известно, какие последствия имело в Лондоне его письмо; кроме того, было также неизвестно, пожелают ли нготаки примириться с этим заместителем.
Узнав о всем этом от Виллиго и Коанука, наши друзья весело посмеялись, но вместе с тем решили отправиться к нготакам вскоре после празднества и освободить своего друга Джильпинга.
Кроме того, Виллиго сообщил, что они встретили на дороге развозившего европейскую почту курьера, который сказал, что сегодня же прискачет во Франс-Стэшен.
В то время в Австралии еще не существовало регулярной почты, и местные фермеры, скваттеры и владельцы крупных участков нанимали за свой счет курьера, исполнявшего должность почтальона, и содержали специально для этой цели разгонных лошадей.