t

— Еще не знаю, или уже не знаю.

— Вот как, — сказал Т. — Значит, не знаете…

— Разумеется, нет. И не очень переживаю в этой связи. Тех, кто это твердо знает, развелось в мире столько, что на калькуттском базаре их продают по сорок рупий за пару. У меня есть подозрение…

Чапаев замолчал.

— Какое подозрение? — спросил Т. — Говорите.

— Знаете, чем линия Соловьева радикально отличается от других известных мне традиций умного неделания?

— Чем же?

— Тем, что везде в его процессе что-то узнают, — сказал Чапаев, выделив слово «узнают». — Асоловьевцы чаще всего расстаются с тем, что вчера еще знали наверняка, не получая ничего взамен. Знать, говорил Соловьев, это смертное состояние, и венцом любого знания является смерть. «Я», «Истина», «Путь» — все эти понятия имеют такую ядовитую природу, что каждый раз их приходится заново зарывать в землю. А там, где знания нет, нет и смерти. И я совсем не удивлюсь, если окажется, что Оптина Пустынь — это то самое место, где мы еще не знали, что надо идти в Оптину Пустынь… И самое интересное в этом вечном путешествии, граф, что мы заново совершаем его каждую секунду…

До следующего перекрестка дошли молча. Затем Чапаев тихо сказал:

— За нами шпик. Не оглядывайтесь.

— Что предлагаете? — спросил Т. — Застрелим добряка?

Чапаев махнул рукой.

— Он того не стоит. Лучше я уведу его за собой. Однако на этом нам придется проститься.

— Было очень приятно познакомиться, — сказал Т. — Возможно, когда-нибудь встретимся еще… И кстати, не сомневайтесь — личность у Абсолюта все же есть.

— Что же она собой представляет? — спросил Чапаев.

— Это вы, — ответил Т. -Я?

— Или та девочка, которая играла перед домом в классики. Кажется, Аня. Или этот господин в желтом галстуке.

Чапаев на секунду остановился и открыл рот, но тут же пришел в себя.

— Как знать, как знать, — сказал он, по-военному четко приложил два пальца к виску и вдруг бросился бежать через дорогу.

Т. повернул голову. Из дефилирующей по Невскому толпы выделились двое неприметно одетых господ и кинулись за Чапаевым; один из них, добежав до середины мостовой, чуть не попал под лошадь. Чапаев к этому моменту уже скрылся из вида.

Вскоре Т. вошел в сверкающий стеклом и никелем холл «Hotel d'Europe».

«И откуда мне это только в голову пришло про личность Абсолюта, — думал он, глядя на пробор нагнувшегося за ключом рецепциониста. — Видимо, иногда сквозь нас проходит короткий и точный ответ тому, кому он действительно нужен, а мы даже не понимаем до конца только что сказанного. Быть может, этот молодой кавалерист точно так же ответил мне сегодня на мой главный вопрос, и осталось только понять его ответ до конца. А может быть, мне ответит на него сам Соловьев. Завтра — если буду жив…»

XXIV

Телега со снаряжением, пришедшая ночью из Ясной Поляны, выглядела на столичной улице жалко.

Вдруг сделались заметны невидимые прежде следы нищеты деревенского быта, его поразительной близости к дремучему лесному детству человечества: ободья колес были вымазаны в грязи и навозе, треснутые спицы кое-как подвязаны лыком, а клочья сена над серыми досками казались вихрами волос на лбу ветхого внутреннего человека, задумавшегося века назад, кто и зачем заставляет его тащить на себе этот непонятно откуда приехавший крест, да так и не нашедшего ответа.

«Вот только все наоборот, — думал Т., снимая с телеги кожаный баул (отчего-то прислали всего один), — не деревенская телега убога. Это городская улица вычурна и помпезна. В крестьянской телеге каждый элемент осмыслен и полезен, у всякой деревяшки есть простое и понятное назначение. Это как бы кратчайшая линия между двумя точками — необходимостью и возможностью. И проведена эта линия хоть коряво, но зато уверенно. А что такое город?»

Остановившись у входа в гостиницу, Т. оглядел улицу.

«Например, какие-нибудь гипсовые атланты, втроем держащие декоративный балкон — куда, что символично, даже нет выхода. Все в городе имеет такую природу. Финтифлюшки, завитушки, грим и пудра на разлагающейся личине греха. Ужас, конечно, не в самой этой вавилонской косметике, а в том, что рядом с ней все простое и настоящее начинает казаться убожеством и нищетой. А не было бы излишеств, так не было бы и нищеты… Стоп, а кто все это сейчас во мне думает? Митенька, что ли? Уж больно на его колонки похоже. Или тот, кто мои мысли клепает, метафизик? Хорошо, не сплю…»

Поднявшись в номер, Т. поставил баул на стол и раскрыл его. Внутри блеснула темная сталь. Т. опустил в баул руки, чтобы ощутить ее успокаивающий надежный холод, а потом принялся выкладывать оружие на стол.

Что-то было не так.

Нахмурясь, Т. внимательно оглядел снаряжение.

Не было лаковой шкатулки с булатом для бороды.

Правда, сама проволока, скрученная грубым пучком, все же нашлась во внутреннем карманце. Но она выглядела обгорелой и гнутой.