t

— Не старайтесь перебить всех врагов до последнего перед тем, как начнёте высасывать души — вовремя проглоченная душа придаст бодрости и поможет довести схватку до конца.

— Замерших врагов лучше всего разбить на куски, не дожидаясь, пока они оттают.

— Недотёпы, — пробормотал Достоевский, впервые заметив ошибку, — «замерших». Замёрзших! Неужели по смыслу не понятно? Ну болваны! Даже тут всё обгадят.

Читать дальше сразу расхотелось. Швырнув журнал в угол маскировочной ямы, Достоевский нахмурился. Неприятнее всего было сознавать, что он хитрит сам с собой — расстроившись из-за морщин, брызжет злобой на безобидную опечатку.

Зажужжал подкожный дозиметр — как всегда, неожиданно. Достоевский выругался, вынул из кармана фляжку с коньяком и сделал большой глоток. Коньяка осталось ещё на один такой же. Через несколько секунд противное жужжание превратилось в тихий хрип и стихло, словно живший под кожей стальной червяк захлебнулся алкоголем и помер.

Спиртное кончалось. Вдобавок три часа назад был съеден последний кусок колбасы. Пора было собираться на вылазку.

Достоевский подошёл к огневой позиции. Перед окопом лежала старая новогодняя ёлка с игрушками, но просветы между ветвями были достаточно большими, чтобы контролировать всё пространство впереди. Надев очки со святоотческим визором, он припал к прицелу.

С запада, будто по заказу, приближалась группа мёртвых душ. Как обычно, они держались рядом друг с другом. То, что это мёртвые души, было понятно по жёлтому ореолу, который окружал силуэты. Размытая желтизна дрожала только вокруг человеческих фигурок; всё остальное — фонарные столбы, голуби, афишная тумба с плакатом, рекламирующим новую книгу Аксиньи Толстой-Олсуфьевой, — выглядело так же, как при взгляде невооружённым глазом.

«Вооружённый глаз, — подумал Достоевский и вздохнул. — Звучит-то как… Наука мчится вперёд. А вот общественная мысль — разве может она похвастаться чем-нибудь равномасштабным техническому прогрессу?»

Мёртвые души были уже в сотне метров. Подняв очки, Достоевский поднёс к глазам перламутровый театральный бинокль и оглядел их внимательнее.

Впереди шли три мазурика, за ними пятеро студентов (это, конечно, не были настоящие мазурики и студенты — так Достоевский классифицировал мертвяков из-за смутных и не до конца ясных самому ассоциаций). Замыкала процессию пара кавалердавров в белых офицерских мундирах и два некроденщика с поклажей. Всего, как и положено, двенадцать.

Несколько секунд Достоевский раздумывал, что с ними делать — то ли подпустить поближе и расстрелять из штуцера в упор, то ли потратить последнюю подствольную гранату.

«Лучше гранату, — решил он наконец. — Иначе разбегутся…»

Подствольник был давно и надёжно пристрелян, поэтому все последующие действия он выполнил не задумываясь: поднял прицельную планку в крайнее верхнее положение, поймал на мушку букву «Х» в огромной красной надписи «СОТОНА ЛОХЪ» на стене гранитного особняка и стал ждать, когда мёртвые души подойдут ближе.

Под буквой «Х», примерно в полуметре над мостовой, стена была иссечена следами разрывов, похожими на выбитые в камне гигантские ромашки. Со временем прежние отметины исчезали — новые взрывы непрерывно обтёсывали гранит.

«Нет ничего постоянного в мире, — подумал Достоевский, выдыхая перед тем, как нажать на спуск. — Шли двенадцать мертвяков — и где они теперь?»

Граната шлёпнулась о стену, когда вся группа оказалась рядом со словом «ЛОХЪ». Пыхнул синий дымок — это сработал вышибной заряд-распылитель, — а ещё через полсекунды по стене прошла волна, мгновенно разметавшая мертвяков в стороны: взорвался аэрозоль.

«Пу-пум», — долетел низкий приятный звук, похожий на слово из какого-то грозного доисторического языка.

Достоевский снова поднёс к глазам бинокль.

Готовы были все, кроме одного кавалердавра — он крутился на месте, загребая ногой в окровавленной штанине, совсем как недодавленное насекомое. Не хотелось даже думать, что пережил бы бедняга, будь он живым человеком. Достать его из штуцера было трудно — уж слишком быстро крутился, — но рядом, по счастью, стояла стандартная красная бочка с бензином.

Припав к штуцеру, Достоевский опустил планку прицела на два деления, поймал в диоптрический кружок жёлтую маркировку на бочке, задержал дыхание и выстрелил. Бочка превратилась в клуб жёлтого огня, и с кавалердавром было покончено.

«Зря трачу патроны, — грустно отметил Достоевский, вылезая из маскировочной ямы. — Нарушаю свои же правила…»

Перебравшись через ёлку, он подошёл к месту взрыва.

Вблизи трупы выглядели скверно. Особенно жуткими казались выпученные глаза — будто мертвецов кто-то сильно удивил перед смертью. Вакуум.