Сыщики преисподней

…Поставив последнюю канистру в подвале, отец Андрей достал из старого холодильника жбан с квасом и выпил его залпом, не замечая, что струйки сладковатой жидкости заливают грудь. Жалко дом, одна кухня чего стоит – но он чересчур наследил тут. Пусть сгорит все – и потайная комната, и подвал, и остатки эликсира, – чтобы после его отъезда особо любопытным местным ментам или московским поклонницам нечего было исследовать.

Он не паникует, вовсе нет. Просто и в спецназе так учили – если появился нежелательный «двухсотый»[19], лучше сразу его сжечь – за угли нет никакого наказания. А уже потом, на лесной базе, он разыграет все как по нотам, – без малейших ошибок, учтет все, на чем прокололся. Ближе к утру, когда он соберет вещи и будет готов перетаскивать сонных пленников, разольет бензин из канистр. Пламя должно охватить одновременно и дом, и подвал, после того как он выйдет за порог с телом последней жертвы. На внезапный пожар сваливать не будет – хачик на бензоколонке все равно расскажет, что он покупал бензин. Спросят, зачем сжег? Так ведь здание не застраховано, его личная собственность. Хочет с кашей ест, а хочет – по ночам поджигает. Объяснит, что, мол, был ему нехороший сон, будто нечистая сила в доме поселилась, по подвалам шурует.

…Включенное радио на кухне в очередном обзоре криминальных происшествий упомянуло, что примерно час назад неизвестными был ограблен мелкий магазинчик готовой одежды в подмосковной Лобне. Воры взяли немного – всего лишь два костюма, рубашки и три тысячи рублей из взломанной ломом кассы. Отец Андрей не услышал этого, ибо возился в подвале. А если бы и услышал, то вряд ли придал бы значение.

Глава 27 Почти финал (6 часов 25 минут)

Продираясь сквозь колючие ветки, Калашников и Малинин шагали к дому отца Андрея – по той же тропинке с вросшими узловатыми корнями, по которой недавно бежал и обращенный в вампира несчастный лейтенант Артемий Павлович Харченко. Всю дорогу Алексей тихо, но злобно отчитывал унтер-офицера за то, что прождал его у Васильевского спуска на целых три часа больше, чем они условились перед приемом эликсира. Тот вяло, сонно и нудно оправдывался, снимая с опухшего лица елочные иголки.

– Вашбродь, ну что мне было делать? Не могу же я людям просто так, за здорово живешь, по голове стучать. А для того чтобы успеть девку в себя влюбить, одолжить у ее брата одежду и денег на билет занять, на это приличное время надоть. Я и так спешил, всего за пару часов уложился, разве плохо? Да и на ероплан, как выяснилось, нынче без пачпорта не пущают… Пришлось полицмейстеру на том аэродроме, чтобы на борт пустил, дополнительно сто долларей отстегнуть. А девка сдобная, вашбродь, горячая – у-у-у, зараза. Она мне и свою карточку презентовала, с надписью. Хотите взглянуть?

– Дурак, – еле сдерживаясь, чтобы не разораться, шипел Калашников, заглушая гложущее его изнутри чувство зависти. – У нас дело такой исключительной важности, а ты, скотина, наплевал на все и по бабским постелям валяешься. Нигде своего не упустишь – где же это в природе видано, чтобы голый грязный мужик, вышедший ночью из леса, сумел бы первую встречную бабу за два часа в себя без памяти влюбить?

Малинин самодовольно ощерился улыбкой пресыщенного сметаной кота.

– Так дело-то, вашбродь, нехитрое, – пропел он, не забывая глядеть под ноги. – Бывало, у нас-то в деревне как пойду вечером на гулянку, так выберу какую погрудастее, да и…

– Грандиозно, – завершил малининские откровения Калашников. – А мне вот, столбовому дворянину, пришлось у паршивого лабаза замок ломать, чтобы прибарахлиться. Думаешь, приятно становиться тем, кого когда-то ловил? А я ведь и тебе костюмчик прихватил – заявится, думаю, дурак голым на Красную площадь, с него станется.

– Э-э-эх, – тоскливо протянул Малинин, оглядывая светлеющие силуэты деревьев. – Обидно, что толком ничего и не увидели. Столько лет Расея во сне снилась – все думал, как бы на нее, родимую, хоть одним глазком поглядеть… А тут – из леса в Ростове – в постель, оттуда – в ванную, потом – на аэродром… Только в такси по дороге к Васильевскому что-то новое и разглядел. А ездят в Москве ничуть не лучше, чем у нас в Аду. Пробки на дорогах жуткие, гаишники уроды, и все друг друга матерят.

– А мне, ты знаешь, пофиг, – флегматично заметил Калашников. – Я уже к городу как-то привык. Осмотрелся, конечно, по сторонам немножко, пока тебя ждал. По мне, вообще в Белокаменной мало что изменилось. На лошадях больше не ездят и пиво в основном вместо водки пьют, если по рекламе судить, а так осталось все то же самое. Извозчик на такси, сволочь, поначалу втрое заломил – угадал во мне приезжего.

– Вас как будто все это даже и не удивляет, – пробурчал Малинин. – Так спокойно себя ведете, как будто мы не из Ада, а из Жмеринки в отпуск потусоваться заехали.