Сын Олонга

Еще не кончила чадить травами Тохтыш, как Итко, повесив флаги, вошел в аил. Мать радостная, веселая, раскуривая трубку, начала угощать сына толканом, кумысом. Он был еще радостнее и веселее матери. Итко, выпив кумыса, тоже раскурил трубку и, облокотившись, смотрел в огонь.

Тохтыш спросила:

— Ты не будешь сегодня коней мучить?..

— Нет.

А сам улыбается во все свое широкое скуластое лицо.

У Тохтыш от радости натянулись морщины и хлопнули веки. Она прошептала: «Эрлик, себе кобылицу жирнейшую выбирай!..»

Еще не докурил трубку Итко, как в песне, в цокании лошадиных копыт подскакали ребята к аилу. Заржали кони, разгоряченные скачкой. Выскочив из аила, Итко по древнему алтайскому обычаю хотел помочь сойти с коня, но ребята ловко соскакивали. Устя, зачесывая пятерней растрепавшиеся кудри, приветливо крикнула:

— Здорово, Итко!..

Итко, беря осторожно Гнедко под уздцы, ответил:

— Езень, здорово, езень! Якши живешь?!

Устя смеялась:

— Якши, якши!

Привязаны лошади к столбу. Итко барана режет, ребята костер на лугу разводят. Устя с девчатами забрала чашки и потащила к Чулышману. Там терли песком и золой. Грязь от чашек отставала слоями. Ребята вскипятили казан с водой, кроме песка и золы, шпарили чашки кипятком.

После баранины и чая сняли флаг с аила, подняли его на длинном шесте и поставили у священных берез, где приносились кровавые жертвы богам. Все кружились около шеста на лошадях. Итко заседлал чубарую, она точно выплясывала. Флегонт, застрельщик похода, стал ногами на седло и, держась одной рукой за шест, а другой яростно размахивая, звонко и задорно кричал:

О десяти годах революции…
о воздушном сообщении…
о дымных аилах…
о задачах комсомола…
о МОПР’е…
об отцах и матерях…

И тыкая кнутовищем в морду Устного Гнедого:

— Вот Парфен Устю хотел насмерть зашибить… Обломался старый чорт, теперь на, выкуси!.. — и, сделав кукиш, он водил перед ребятами.

Напряженные лица не смеялись, а гикали.

— Наши отцы не считали человеком алтайца… «Алтаишко вшивый» — вот имя и кличка, которая и теперь живет в деревнях. В нашей ячейке двадцать русских и семнадцать алтайцев. Мы первые показали миру, что такое равенство и братство… Теперь, ребята, не словом, а делом на нашем воскреснике докажем культурную революцию и гигиену!

Обгоняя друг друга, врассыпную поскакали в гору, где, нависая тенью, шумели в горных ветрах кедры и лиственницы. Зазвенели топоры. Обламывая ветви, падали молодые лиственницы. Два обчищенных бревна связывали на концах волосяными чумбурами, веревки одного конца перекидывали на седло, а концы второго на другое. Двое верховых шагом, опираясь ногами, вместо стремян, на бревна, ехали к флагу и там складывали в общую кучу. К полдню ребята разделились: умевшие плотничать стали рубить срубы. Обедать было некогда, и Устя раздавала каждому по куску хлеба и баранины. Подъезжая к Флегонту, который сидел на углу сруба, крикнула:

— Эй, каменщик, каменщик в фартуке белом! Что ты там строишь?..

Флегонт, откусывая хлеб, вытянув рожу так же, как в Чуйском нардоме, когда играл с Устей, ответил:

— Строим мы, строим… дворец.

В надвигавшихся сумерках вершили крышу. Девчата, таща два казана с горячей водой, подталкивали вперед смущенного Итко.

Флегонт с крыши кричал начинающему мыться Итко:

— Чудак, зачем ноги? Начинай с головы!..

— Вот, вот так, только не жалей мыла, валяй пуще! Дай покажу!

Одевшись в чистенькую рубаху и штаны, дрожит Итко.

Флегонт с азартом стал мыться.

— Печника пришлем, по-настоящему доделает, будет жарко, — утешает Флегонт. Из бани они оба взлезли на крышу. Итко держит шест с флагом. Ветер раздувает новую сатиновую рубаху. Флегонт кричит ребятам:

— Ребята, дело сделано, баню построили…

Флегонт серьезен, а ребята хохочут.

— Культурная революция…

А ребята еще сильней.

— Чего вы гогочете? — уже сердясь, крикнул Флегонт.

— Вытрите, банные черти, мыло с рыла и волос, — крикнула Устя.

Мыльная пена от ветра застыла ледком причудливо на волосах Итко и Флегонта. Они оба казались сбоку седыми. Итко с флагом не шевельнулся, а Флегонт наспех мазнул рукавом по подбородку.

«Жить буду якши, буду каждый день мыться», думает Итко.

— Всех с аилов в баню водить буду, — плохо справляясь с русским языком, говорил Итко.

Горные вершины, столетние кедрачи, прибрежные скалы Чулышмана откликались звончатым, веселым, небывалым здесь эхом комсомольских песен.

Тохтыш, испуганно выглядывавшая из аила, не выдержала криков и песни и, вскочив на первую попавшуюся лошадь, ударяя камчой, во весь мах мчалась по долине в ближайшее урочище за советом к старикам.

Ночью поехали ребята обратно. Итко провожал, говорил, прощаясь с ребятами:

— Человека на белой стене сюда привезти надо. Человек на стене больше шамана! Не надо шамана — человека на стене надо.

— Верно, Итко! — смеялись в ответ ребята. — Ты нам только весть подай, — приедем с киноаппаратом. Крути-верти, — шаман лети!

ГЛАВА XV БОГ СИНИХ ОГНЕЙ

Из аила, где небо не закрыто берестом, повалил черный, закрученный в клубья, дым.