Сын гетмана

– Да, я пан гетман! – не помня себя от гнева, продолжал Калиновский. – А ты, молокосос, слишком молод, чтобы глумиться надо мною и тревожить меня из-за бабьих сплетен.

Он круто повернулся и скрылся в своей палатке. Молодого человека тотчас же окружили его товарищи, издали следившие за происшедшей сценой.

– Что у вас вышло? – с любопытством спрашивали они.

Молодой человек в нескольких словах передал, в чем дело.

– И поделом, не надо было пану к нему ходить, – заметил один из жолнеров.

В эту минуту вдали показались француз с его спутником, быстро приближавшиеся к товарищам.

– Отойдемте к костру! – осторожно заметил кто-то. – А то еще и нам достанется.

Поручик двинулся за ними.

– Пану, кажется, следует идти под арест! – заметил молодой жолнер, рассказывавший о вчерашнем видении.

– Это до пана не касается, – раздражительно возразил поручик. – Еще успею и под арестом насидеться.

Бледные, расстроенные лица двух подошедших к костру путников навели на всех остальных панический страх.

– Что случилось? – спрашивали их.

– Ужасно! Непостижимо! Дайте отдышаться! – ответил старик, усаживаясь к костру.

Француз ничего не говорил, он только обводил всех стеклянным взором, как будто не понимая, где он находится.

– Да не томите же, говорите! – приставали к ним.

– Ничего подобного никогда не случалось со мною, – начал свой рассказ старик. – Только что мы подошли с паном поручиком к этой чертовской скале, мне показалось, что камни загудели. Я схватил пана за руку и в эту минуту мы оба ясно услышали голос из-под земли. Густой мужской бас, вот как у пана хорунжего...

Слушатели придвинулись плотнее к рассказчику, пугливо озираясь. Только после нескольких секунд гробового молчания кто-то решился робко спросить:

– Что ж он вам сказал?

– Не знаю, не знаю, – торопливо проговорил старик и, кивнув головой на француза, прибавил, – спросите вот его, он ему много по-французски наговорил, я ничего не понял. Я только разобрал: hetman... hetman... barbe... barbe... А как я увидел, что мой товарищ побледнел как полотно, то и пустился назад без оглядки, даже не знал, следует ли пан поручик за мною.

Все обратились к французу.

– Гей, пане! – тряся его за рукав, кричал ему в ухо арестованный поручик. – Язык у тебя отнялся, что ли, с испуга?

– Принести ему вина! – заметил кто-то.

– В нашей палатке есть, только я ни за что один не пойду туда, – сказал старик.

До палатки надо было дойти шагов сто; вся компания решила идти вместе, а потом те, кому надо сменить дежурных, вернутся.

Вообще о соблюдении дисциплины в польском лагере мало заботились: несмотря на то, что гетман много кричал, его слушали мало, тем более что он отличался замечательной непоследовательностью и в один день мог несколько раз отменять свои же собственные приказания. Поручик захватил горящую головню вместо факела, и все шумно двинулись к палатке на соблазн дремавшей страже, вскакивавшей впросонках и хватавшейся за оружие.

В палатке спали вповалку еще человек десять молодых людей. Услышав шум, они повскакали с земли и, протирая глаза, с удивлением слушали рассказы прибывших. Нашлось вино, обошла всех походная чарка. Француз выпил даже целых три, и только тогда язык его развязался.

– Панове, – проговорил он, – не знаю, рассказывать ли то, что я слышал? Во всяком случае, паны меня не выдадут?

– Как можно, пан поручик! – дружно ответили товарищи.

– «Скажите вашему гетману», – услышал я из-под земли, – что свирепый пьяница хочет отбрить ему бороду, только бритва у него острая, с бородой он может отрезать и голову...»

Не успел француз окончить своих слов, как сильный порыв ветра ворвался в палатку и загасил факел. В темноте все пришли в смятение, разбежались, попрятались по углам, один только старый жолнер не совсем потерял присутствие духа, дрожащими руками высек огня и зажег восковую свечку.

Выглянув из палатки, он увидел, что началась гроза, и стал успокаивать своих испуганных товарищей. Понемногу все пришли в себя, но толки о чудесных событиях не дали никому сомкнуть глаз и с рассветом облетели весь лагерь, наводя на всех страх и суеверное предчувствие чего-то ужасного, чего никак нельзя предотвратить.

На следующее утро была суббота, 29 мая, праздник Божьей Матери. Войско с самого утра начало уже волноваться; только что возвратившийся разъезд, посланный несколько дней тому назад, наткнулся на передовые отряды татар почти у самого лагеря. Все точно застыли, услышав это известие, но затем в войске поднялся такой шум и крик, что коронный гетман едва мог унять волновавшихся панов. Он объехал весь лагерь и построил войско в боевой порядок.

Через несколько часов действительно появились передовые татарские отряды с несколькими казацкими сотнями. Они двигались чинно, спокойно, будто не замечая польского лагеря.

– Стрелять по собакам! – скомандовал Калиновский, принявший начальство над войском.

– Что делает пан коронный гетман?! – остановил его старик Пржиемский. – Пусть бы их ехали мимо. Для нападения у нас слишком мало войска.