Сын гетмана

– Я осмеливаюсь представить на благоусмотрение его светлости всю невыгоду нашего положения. Мы находимся, можно сказать, в пасти у льва, и нам некуда скрыться от его ярости...

– Это я сам знаю, – сурово ответил князь, сдвинув брови и мрачно посматривая на поляка. – Если пан не имеет нам сказать чего-нибудь более утешительного, то не для чего было и просить у нас аудиенции.

– Напротив, я рассчитываю изложить свои планы, если только дозволит мне его светлость.

– В таком случае, пусть пан предположит, что мы достаточно знакомы с положением, в котором находимся, и прямо приступит к своему изложению.

– Я хотел высказать его светлости, – нисколько не смущаясь холодным приемом князя, начал Кутнарский, – что в данном случае существует только один исход: следует уступить победителю, хотя бы только временно, хотя бы только отвести ему глаза.

Лупул мрачно посмотрел на пана.

– Пан хочет сказать, что нам следует отдать дочь нашу этому дерзкому казаку?

– Я этого не говорю, – возразил Кутнарский, – можно только пообещать ему княжну, дать только временное согласие.

– Он этим не удовольствуется, – заметил князь.

– О, тогда можно устроить обручение!

– Но татары не захотят вернуться без дани...

– Им можно заплатить.

Василий ничего не ответил и приказал Кутнарскому пригласить всех здесь присутствующих и приближенных на совещание.

В котловине, под тенью вековых буков состоялся семейный совет под председательством князя; на этот раз в нем участвовала и княжна. Василий решил послать сватов к гетману и заплатить татарам.

В тот же вечер господарь написал письмо гетману. Он не пощадил красноречия, рассыпался в любезности, удивлялся мужеству и храбрости славного молодого рыцаря, говорил, что считает за особую честь иметь такого воинственного зятя, и сам предлагал руку своей дочери, обещая дать за нее богатое приданое и заплатить татарам дань, какую они пожелают. В то же время он снарядил посла к коронному гетману, обещал выкупить его сына из турецкого плена с тем, чтобы гетман не допустил казацкого нападения на Молдавию.

Казачье нашествие прекратилось; жених вернулся к себе, а Лупул снова сел на молдавском престоле.

Тяжелую годину переживала Украина. Хмельницкому было не до Молдавии, да и Тимош за бедствиями родины не то что позабыл невесту, но как-то отодвинул ее в более глубокий уголок сердца, тем более, что и сопернику его, князю Вишневецкому, пришлось думать не о женитьбе, а о битвах. Немало храбрых казаков полегло на полях битвы; но и Польша также несла потери; умерли два непримиримых врага Хмельницкого – коронный гетман Потоцкий и князь Иеремия Вишневецкий; первый от апоплексического удара, второй от желудочной болезни. Место коронного гетмана занял польный гетман пан Калиновский. Казалось, что после поражения под Берестечком и невыгодного для казаков договора при Белой Церкви Хмельницкому нечего было и думать о продолжении восстания, так по крайней мере рассуждали паны и хвалились своей стойкостью на сейме; им и в голову не приходило, что Хмельницкий в душе ликовал, узнав, что сейм не одобрил статей договора. Энергичный гетман готовил новый план военных действий, а для отвода глаз смиренно проводил время то в Чигирине, то в Суботове со своей молодой женой, лихой казачкой Галей.

Когда наружно все поустроилось и Хмельницкий с сыном зажили по-домашнему, Тимош попробовал раза два заикнуться про свою невесту.

– Отец! – говорил он гетману. – Теперь уж второй год на исходе, а отсрочка была только на год, сколько же еще я должен ждать? Пусти меня в Молдавию, теперь я тебе не нужен; я возьму княжну с бою, хотя бы для этого пришлось перешагнуть через труп ее отца.

– Погоди, сынку! – отвечал Богдан. – Всему будет свое время. Вот я напишу князю письмецо, напомню о его обещании, а там, если это не подействует, посмотрим, что делать. Султан Нуреддин стоит на границе, а с ним и Карабча-мурза. Стоит только их кликнуть, они пойдут с нами куда угодно.

– Нужно ли писать господарю? – нетерпеливо возразил Тимош. – Пан Доброшевский довольно представил доказательств его коварства. Не лучше ли, чем переписываться, прямо нагрянуть к нему?

– Нельзя, сынку! – отвечал гетман. – Надо, чтобы все имело приличный вид. А ты снаряди-ка своего пана, пусть едет в Яссы послом и свезет князю мою грамотку.

Богдан присел писать, а Тимош разыскал пана Доброшевского и объявил ему о намерении отца послать его в Молдавию.

Пан Доброшевский не обрадовался этому поручению.

– Ясновельможный пане! – взмолился он. – Неужели у пана гетмана не найдется казаков и храбрее, и искуснее меня в этом деле?

– Не бойся, пан! – успокаивал Тимош. – Тебя, как посла, пальцем не тронут. А долго тебе там тоже оставаться не для чего, отдашь грамоту и назад.

Послание Богдана отличалось особенной краткостью.

«Сосватай, господарь, дочь свою за сына моего Тимофея, и тебе хорошо будет, а не выдашь – изотру, изомну, и останка твоего не останется, и вихрем прах твой размечу по воздуху».

Пан Доброшевский собрался в путь; как он ни вздыхал и ни охал, а перечить гетману не решился, потому что сильно его побаивался.