- А вам то что из этого, какой-такой навар, капитан Бартель? - ирония Лещинского перерастала в плохо скрывемую злость. - Вы же даже не поляк, простите, чтобы этим проникаться.
- Я почему-то загадал: если сбудется эта справедливость, то должна осуществиться и другая - теперь уже в истории моего края.
- И в чем же тут загадка?
- Возвращение гетманства на Украине моему отцу Филиппу Орлику.
Экс-король тяжело откинулся на спинку кресла и как-то странно передернул плечами, будто хотел сбросить с них то, что раздражло его и тяготило.
- Достойная монета, мой капитан. И чеканенная при дворе уважаемом. Вот теперь я уже спокойно буду отправляться в неблизкий наш путь. Идите, о времени отъезда и обо всем другом вас уведомят.
Лещинский еще долго ходил по кабинету, будто собрался его таки перемерить шагами, и мысли его неслись снова на восток, снова к Варшаве и даже дальше, мысли почему-то заняты были человеком, который принес ему и его отчизне больше всего зла, - Петром Первым.
Станислав Лещинский вспоминал русского императора не столько из-за обиды - после катастрофы под Полтавой, потеряв королевскую корону, он вынужден был выехать из Польши во Францию, и не столько из-за желания неудовлетворенной мести - весной 1711 года польский военный отдел Потоцкого посылал на помощь войскам Филиппа Орлика, чтобы освободить Гетманщину от московской орды, но намерениям этим не судьба была осуществиться. Вспоминал Петра даже не из-за злорадства - московского императора давно черви сгрызли, а он, Станислав, жив и еще может реализовать новые планы. Скорее думал о покойном враге с каким-то несогласным удивлением: почему польские старшины, старшины Ивана Мазепы и Филиппа Орлика, которые обучались в лучших европейских университетах, прошли военную подготовку при именитейших королевских дворах, владели многими языками, в конце концов, закаленные в нелегких битвах, в которых отмечались настоящей, а не показной храбростью, так вот, почему они не оказались сильнее московских старшин? Неужели культура, образованность и рыцарство всегда беспомощны перед хамством, бескультурьем и варварской дикостью, как может быть беспомощно культурное растение перед тучами дикой саранчи?
Уроженец Львова, Станислав Лещинский хорошо знал менталитет и польского, и украинского народов, их сильные и слабые стороны, но неизменно верил в стойкость их душевного костяка, в упорство и чистоту духа. А может, дело в государственном устройстве? Как обеспечить вольность для народа и вместе с тем крепкие государственные устои? Какую-то долю этих мыслей он излагал сейчас в книге «Свободный голос, обеспечивающий свободу», в которой писал о необходимости реформы для укрепления Речи Посполитой. Книга была уже почти завершена.
В душе Станислав Лещинский в поражении украинцев и шведов под Полтавой, ставшей и его личным поражением (нашествию противостояло немало поляков), винил в значительной мере Карла ХІІ. В России, в глубоких Петровых тылах, как раз вовремя разгорелось и грозило стать неугасаемым восстание Булавина. Оно ширилось с невероятной скоростью: как при настоящем пожаре внезапно срывается ветер и пламя с треском, с негаданным еще недавно и внезапным вихрем мчится со скоростью арабского скакуна, охватывая и безжалостно пожирая все вокруг. Лещинский думал, что шведский король мог воспользоваться моментом, не затягивать генерального сражения, ударить стремительно по напуганному бунтом и растерянному Петру. Вместе с тем Карл ХІІ проявил неоправданное великодушие, дал возможность из монаршей солидарности подавить бунт простонародья, надеясь на такое же благородство московского императора. Черта с два! Здесь не Версаль - здесь Восток, здесь особая арифметика азиатского коварства.
Станислав Лещинский о Петре І знал много - при европейских дворах смеялись, изумлялись, приходили в негодование и... вместе с тем приходили в ужас от московского царя. И что приметно: уточняя эти пересуды, он редко наталкивался на преувеличения, скорее наоборот. Лещинский был уверен, что со временем этот ужас и грязь, которая сопровождала его восточного врага, выплеснется за пороги королевских дворцов и, как бы ни прятали правду придворные русские историки, люди будут знать обо всем - от скандального «большого посольства» молодого царя, который выставил на посмешище Россию - к позорной смерти от венерической болезни.
…Прошли столетия, и в самом деле все выплеснулось: на страницы солидных монографий историков, в радиоэфир, на полосы незаангажированных журналов и газет, пошло кочевать страницами книг.
Одно из первых ведер нечистот в лицо России Петр выплеснул своим «большим посольством». Официоз в продолжение нескольких столетий выдавал его за весьма революционную штуку - дескать, царь учил в Европе погрязших в азиатчине земляков. А вот как ныне (08.09.2002 года) повествуют об этом историк Московского госуниверситета Дмитрий Зелов и журналист Елена Ольшанская. Фрагмент из передачи «Великое посольство» на радио «Свобода»: