Сын балтийца

- На, бери! - рванул на себе рубаху Семен. - Души голыми руками, пока я добрый.

- Папаня, простите! - встала Полина. - Ошиблись адресом. Ваня, вставай, надо уходить, пока не поздно.

Ванятка спал за столом.

- Цыц! - вдруг рявкнул дед Сидорихин и треснул кулачищем по столу. - Цыц, поганки! Как счас врежу и тому и другому, поножовщину в доме, устроили. Дай веник, мать!

Старуха молча подала ему веник, связанный из хворостин лозняка.

- Сколько лет учу, - сказал в сердцах дед, - притче о венике. Вот сломай, когда веточка к веточке, а по одному хоть воз переломаешь. Нашли время лаяться! Готовы в глотку друг другу вцепиться. Иди ко мне, внучек, ты у меня одна надежа. Что хлеб? Когда не было, так и не было, а был, так будет, дело наживное, тут жисти надо спасать. Дело пришло нешуточное.

Иван Кузьмич приваживал Ванюшку, единственного внука, продолжателя рода Сидорихиных.

- Только ты у меня и отрада, умнее всех этих дураков стоеросовых, иди ко мне!

Он погладил Ванятку по вихрам, прижал к себе.

- Ты не слухай этих олухов, иди под полог на мою кровать, со мной спать будешь. Мать, ты на лавку ложись. Иди, Ваня, тезка мой! Ты, Пелагея, объясни толком, с чувством, что высвечивается, будут ли белые назад землю отбирать? Или обойдется? Или чудотворцу свечу ставить?

- А вы как думали? - Села Полина, от усталости ноги не держали. - Отберут! Вы в шестом сами землю поделили, чем окончилось?

- Моего отца всуе не поминай! - сурово сказал дед.

- Извините, Иван Кузьмич, нечаянно выскочило, - сказала Полина.

- Видать по всему, к тому дело и придет - отберут! - сказал старик. - Тут сельсоветчиков ловили, комбедов. «Волчья сотня», бают. Хромоногого большака, этого, что к новой жизни все звал, друга-то Сереги, Ваську, убили. И бабу его убили. Как бы про Серегу не вспомнили да нам не всыпали бы за него. Большевик и еще, господи, чекист. Вот подумай!

- А при чем мы? - опять взвился Семен. - Мы за него не в ответе, мы сами за себя. Нас тоже продотряд тряс, чуть душу не вытряс, тут Чека ни с боку припеку, и ни спереди и ни сзади. Мы как все!

- При том, - подал голос с лавки Григорий. - Усадьбу кто грабил? Забыл, зонтик со цветочками принес, в сундук спрятал.

- Так я из сундука выну. А граммофон не я взял, мне не дали, опоздал.

- Вынешь! - рассмеялся Григорий. - Выпорют всех, как в шестом. Я-то мальцом был, а тебя пороли, и батю, и мать, и еще деда Кузьму. Вспомнишь, как зонтиком размахивать.

- Мы за винтовки возьмемся! - сказал неуверенно Семен.

- А патроны где возьмешь? - встряла в разговор Полина. - Ты же против города выступал, клялся, что деревня без города проживет. А где патроны возьмешь, в огороде накопаешь? А пулемет? Из кочерги скуешь? Кочерга тоже из чугуна сделана. Припомнят вам все генералы! Они, как рабочие, на голодном пайке сидеть не будут. Помещики - то же офицерье да их барышни в шляпках с вуалью. Им шампанское да устриц подавай.

- Тетя Поля, а ты устрицев ела? - послышался с печки детский голос.

- Глотала. Они вроде жемчужин в Дону.

- Господи! - закрестилась, лежа на полатях, Дуня. - Чего только в городе не едят с голодухи. Господи, это ж такую пакость в рот взять… Удавиться легче.

- Замолчите! - рявкнул Семен. - А насчет кочерги… В леса уйдем, на Тамбовщину. Ищи-свищи!

- Беги, лапти не потеряй! - отозвался Григорий. - А хозяйство? Хорошо, ты гол, как сокол, а дети, а баба, а корова?

Старик ничего не сказал, он отлично помнил, как тринадцать лет назад, в шестом году, мужики пожгли помещичью усадьбу, захватили землю, поделили, благо крови не случилось - господа заблаговременно укатили в ландо в Воронеж. Финал был известен - пришли солдаты, самых крикливых заслали в Сибирь, остальных выпороли. Позорище! И стариков розгами учили, двое от потрясения умерли. Вся деревня до рождества не могла сесть на лавки. Срамота! Землю, само собой, отобрали, и луг на правом берегу заодно прихватили, за «красного петуха» штраф наложили, платили всем миром. Помещик новый особняк выстроил, лучше прежнего, поэтому на этот раз в семнадцатом году, когда грабили усадьбу, «петуха» пустить остереглись: мало ли что, всегда успеется. Затем особняк помещика комбед захватил, школу в ней для ребятишек открыли.

- Слухайте! - сказал дед. - Мое слово - золотое! Пелагея, скидывай свое городское. Дунька, дай ей сарафан, и юбку, и кофту, и плат на голову, чтоб глаза на деревне не мозолила. Ваня, внучек мой сердешный, тебе тута в усадьбе нечего в цацки играть. Поедешь с Гришкиными девками, будешь пасти скотину по-над Доном. Подальше положишь - поближе возьмешь. Телка, понимаешь, год растет, а казак-басурман чикнет ей шашкой по горлу, как у Васьки хромого, и нет телки. Ты девок, Ваня, не балуй, ты с ними построже, начнут взбрыкивать - мне пожалься, быстро вожжами поучу. Начнут скотину отбирать, Дунькины девки прибегут - тогда гони к лесу. Там мужики схоронят.

Дед подумал, запустил пятерню в косматую бородищу, потом добавил: