Сыч — птица ночная

И чего же тогда, может кто-то возмутиться, такую распрекрасную цацу никто не прибрал к рукам до сих пор? Может, я приврал кое-чего для красного словца либо, наоборот, утаил нечто важное, с первого взгляда незаметное, не довел до вашего сведения? Нет, не приврал. И не утаил ничего — не страдает Татьяна потаенной мужикофобией, не кромсает долгими зимними ночами трупы своих невесть куда пропадающих хахалей тупой дедовской шашкой. Нету их, хахалей так называемых. Все я рассказал вам так, как оно есть на самом деле. А отчего так грустно? Да просто все наперекосяк пошло в казачьем войске с некоторых пор. Раньше, до революции, скажем, бабы в станицах в расцвете сил мерли как мухи от различных женских болячек, которые тутошние бурлаковы лечить были неспособны по ряду объективных причин, и ощущался в них острый дефицит (в бабах, естественно, а не в бурлаковых — этого добра всегда хватало!). Во времена социалистического благоденствия, когда вырезанное под корень казачество начало постепенно расправлять крылья, сохранялся примерный паритет в количественном соотношении между полами.

А сейчас, на начало 1999 года, мы можем наблюдать картину, совершенно противоположную той, что была до революции. Вот уже более пяти лет на этих землях идет так называемая «мирная война», которая имеет реальную перспективу в любой момент из латентной фазы перескочить в разряд широкомасштабных боевых действий с применением всех наличествующих с обеих сторон истребительных средств. Несмотря на сладкоречивые заверения наших высокопоставленных политических оптимистов, эта война, по сути, перманентна, поскольку причины и противоречия, ее породившие, имеют тупиковый характер. Они неразрешимы.

Но это явления глобального порядка, эта каша варится где-то там, наверху, в залах со сводчатыми потолками и разноцветным паркетом. А мы здесь, в ЗОНЕ, поэтому давайте попроще. Гибнут казаки. Понемногу, постепенно, вроде бы немасштабно, не обвально — а так, десятками, сотнями, ежемесячно, ежегодно, эта долбаная латентная перманентная война уносит жизни мужиков из приграничных станиц. Баб — навалом, мужиков — по пальцам можно пересчитать. Те, что получше, давно заняты и охраняются сурово от каких бы то ни было эротических посягательств. К тем, что на подходе по возрастному цензу, очередь. Занимают до рассвета, на руке цифру пишут. «У тебя какой номер? Шешнадцатый? Ну так и подь в конец, не засти тута! А то щас как дам!»…

А вообще приличных мужиков мало. Поголовное большинство пьянствует — то ли от безысходности, то ли от постоянного стресса. Война, говорят, все спишет. Я сам был на войне, знаю: после иной операции нет лекарства лучше, чем два подряд стакана водки под бутерброд с салом. Но если война перманентна по сути, есть реальная перспектива, что войско в конечном итоге сопьется. Вон в Литовской мужики: как наступили на пробку под Новый год (а меня, кстати, отняли у кабинетных тридцать первого декабря — сделали мне новогодний подарок!), так до сих пор остановиться не могут. Рождественская неделя, знаете ли. Вечно пьяная житуха.

— Тоже мне, женихи! Алкаш на алкаше сидит и алкашом погоняет… — с неописуемой досадой говорит о своих односельчанах Татьяна. Даму понять можно. Кому понравится с пьянчугами якшаться? И еще нюанс, из личных наблюдений. Муж Татьяны, Илья, был по всем статьям хорош — судя по фотографиям и воспоминаниям сыновей. Здоровенный красивый мужик, умница, работяга, увлекался техникой, к спиртному был равнодушен. Хозяйство было — не хуже атаманского, дом полная чаша, «Нива« — восьмилетка осталась — как будто только что из автомагазина. После такого, согласитесь, трудно быстро перестроиться и взять в дом какого-нибудь ханурика из числа свободных от уз Гименея станичников. Вот и перебивается одна. Что поделать — война забирает лучших, это не в наш просвещенный век придумано…

Сеновал на Татьянином подворье сопряжен с зимним курятником. Здоровенный сарай перегорожен пополам жердями, в одной половине хранится сено, во второй ютятся чуть более трех десятков хохлаток. Жирные, вальяжные и тож разноцветные — как нос у Джохара. При моем появлении куры принимаются оживленно кудахтать, видимо, ложно надеются, что я принес им чего-то поклевать. А я ничего не принес — я тут по делам. Здоровенный петух Данила понимает, что я пустой, и изо всех сил пытается просунуть свой мясистый гребень в узкую щель между жердями в надежде ущипнуть меня за ногу.

Опасливо косясь на петуха, я бочком протискиваюсь во вторую половину сарая и приближаюсь к торчком стоящей лестнице, по которой можно вскарабкаться на чердак. Вот тут у меня возникают проблемы. Так называемое летошнее сено, хранимое в сеновале и поедаемое в первую очередь, уже кончилось. На полу лежит толстый слой сенной трухи. Чтобы набрать эту труху и оттащить коровам в ясли, мне нужен мешок. Где лежат мешки, я не знаю, придется обращаться к Татьяне. А неохота. Зачем давать лишний повод для нравоучительных наставлений? Подумает еще, что я шагу ступить без нее не могу!