Своя комната

«Хлое нравилась Оливия», – прочла я. И тут меня словно ударило молнией – какой прорыв! Возможно, Оливия понравилась Хлое впервые в истории мировой литературы. Клеопатре не нравилась Октавия. А если бы нравилась – как изменился бы сюжет «Антония и Клеопатры»! Сейчас же эта история подана слишком просто и банально, думала я, на мгновение забыв об «Испытаниях жизни». Единственное чувство, которое Клеопатра испытывает по отношению к Октавии, – ревность. Не выше ли она меня? Как она причесывается? Для сюжета пьесы иного и не требуется. Но было бы куда интереснее, если бы отношения двух женщин стали сложнее. Отношения женщин вообще чересчур просты, подумала я, припоминая разных великолепных героинь. Как много остается невысказанным. Я попыталась вспомнить, изображал ли кто-нибудь двух женщин подругами. Джордж Мередит сделал такую попытку в «Диане на перепутье». В античных пьесах и у Расина женщины могут быть наперсницами. Иногда в литературе встречаются матери и дочери. Но их почти всегда изображают в связи с мужчинами. Странно подумать, что до Джейн Остин все великие героини не просто появились из-под мужского пера, но и упоминались только в связи с мужчинами. А это ведь лишь малая часть женской жизни, и даже о ней мужчина почти ничего не знает, поскольку обречен глядеть на все сквозь черные или розовые очки своего пола. Отсюда, возможно, своеобразие литературных героинь: они ошеломительно прекрасны или уродливы, воплощение небесной доброты или адского беспутства, – именно такой видел женщину влюбленный, когда любовь его расцветала или увядала, обретала или теряла взаимность. У романистов XIX века, конечно, женские образы стали сложнее и разнообразнее. Возможно, именно желание писать о женщинах постепенно заставило мужчин отойти от мрачных поэтических драм, где героинь просто некуда было пристроить, и изобрести куда более вместительный жанр романа. Но и тогда очевидно, даже в текстах Пруста, что знания мужчин о женщинах очень фрагментарны и ограниченны, как и знания женщин о мужчинах.

Кроме того, постепенно стало ясно, продолжала я, возвращаясь к книге, что не только мужчины, но и женщины интересовались чем-то за пределами домашнего очага. «Хлое нравилась Оливия. Они делили одну лабораторию на двоих…» – из дальнейшего повествования я выяснила, что девушки вместе трудились над измельчением печени, которая должна излечивать тяжелую анемию. И это несмотря на то, что одна из них была замужем и имела, кажется, двоих детей. Разумеется, такие подробности раньше не упоминали, и блистательный образ героини становился чересчур простым и однотонным. Предположим на мгновение, что мужчин изображают в литературе исключительно как влюбленных – они не дружат с мужчинами, не воюют, не мыслят и не мечтают; как мало места нашлось бы им тогда в шекспировских пьесах, как пострадала бы литература! Возможно, нам осталась бы большая часть Отелло и довольно много Антония, но Цезарь, Брут, Гамлет, Лир и Яго исчезли бы. Мировая литература оскудела бы – так же, как она оскудела из-за того, что женщинам было отказано в участии. Их выдавали замуж насильно, держали взаперти и не давали выбирать себе дело – драматург был не в силах изобразить их правдоподобно или сколь-нибудь интересно. Единственным достойным толкователем оказалась любовь. Поэта принудили испытывать страсть или разочарование или же решить для себя, что он будет женоненавистником (обычно это означало, что женщинам он просто не нравится).

Итак, если Хлое и вправду нравится Оливия и они делят лабораторию – что само по себе делает их дружбу более крепкой или разнообразной, поскольку она основана не только на личных отношениях; если Мэри Кармайкл действительно умеет писать (а мне уже начал нравиться ее стиль); если у нее есть собственная комната, в чем я несколько сомневаюсь; если у нее есть пятьсот фунтов годового дохода (но это неизвестно), – тогда, мне кажется, произошло выдающееся событие.