Свои

Я медленно шел по Красногородску и рассматривал встречных женщин. Грудастые, с просторными бедрами, крепкими ногами, они с детства много работали физически: поливали огороды, таская по пятьдесят ведер воды за вечер, пилили дрова, косили сено. Наверное, они замечательные партнерши в постели. Можно, конечно, остаться в Красногородске, пойти работать шофером или заняться ремонтом автомобилей, — я получал удовольствие, делая что-то простое, так было и на заводе, и в армии. Зачем мне Москва и актерство? Классик не видел во мне перспективного актера. Возможно, он ошибался, но мог ошибаться и я, решив стать актером.

У меня было шесть женщин. Все старше меня, за исключением моей одноклассницы Веры, которая использовала меня как учебное пособие для изучения сексуальных позиций, теперь предназначенных для других. Единственная женщина, в которую я влюбился в институте, отвергла меня. Ей был нужен более надежный, который помог бы ей преуспеть в актерстве, и еще она хотела как можно быстрее вырваться из общежития в отдельную московскую квартиру. Ничего этого я ей не мог дать ни сегодня, ни в ближайшем, а может быть, даже и отдаленном будущем. После окончания института я могу поехать в провинциальный театр на минимальную зарплату. Даже если я сделаю себе московскую прописку, женюсь фиктивно за деньги или по-настоящему на москвичке, я вряд ли устроюсь в московские академические театры, слишком велик конкурс. Конечно, я могу жить в Москве, снимать комнату, играть в эпизодах, подрабатывать на дубляже польских, болгарских, венгерских картин. Иногда даже получать вторые роли в узбекских или туркменских фильмах. Случайные заработки, полунищая жизнь с надеждой однажды утром проснуться знаменитым. Но знаменитыми просыпаются немногие, большинство просыпается в московских вытрезвителях.

Мать стирала. Я прошел в огород и начал прибивать выбитые штакетины в заборе. Сосед-подполковник за забором поливал из лейки огурцы. За пять лет, что мы не виделись, он еще больше разбух, живот переваливался через ремень так, что не было видно командирской пряжки.

— Здорово! — сказал он.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — бодро ответил я.

— Портвешку со мною выпьешь? — предложил подполковник.

Он достал спрятанную между гряд бутылку портвейна «Три семерки». Я вдруг отчетливо представил себя с животом через ремень, а во дворе моего дома — женщину в линялом ситцевом платье с отвисшими грудями. Она будет рубить хряпу для свиньи, как рубила сейчас сечкой жена подполковника, моя бывшая учительница. Тоже жизнь, сказал я тогда себе.

Утром я сварил себе кофе, положил в сумку блок американских сигарет «Мальборо» для Жоржа, флакон французских духов «Живанши» для тети Шуры и пошел на остановку автобуса. Расписание не изменилось. Автобус в Красногородск приходил по-прежнему в шесть утра, чтобы окрестные крестьяне со своей продукцией успели на рынок, и уходил в десять, когда основная торговля заканчивалась, и все ехали домой, успевая к обеденной дойке.

Я доехал до Опочки и за два часа дошел до лесничества. Жорж спал в тени под поветью, напиленные березовые дрова лежали в куче, такого раньше не было, Жорж сразу колол чурбаны и складывал поленницы. Наверное, сил стало меньше.

Вечером на веранде мы пили болгарское вино, Жорж и тетя Шура курили «Мальборо», я расспрашивал о знакомых и рассказывал о работе на заводе, о службе в армии, об учебе в институте.

— Ты на сколько? — спросил Жорж.

— У меня все лето, до первого сентября, свободно.

— У меня одышка. Я инфаркт перенес, сможешь помочь по хозяйству?

— Да.

— Завтра завалим лося.

— Если получится.

— А куда он денется? Теперь спать. Поднимемся на рассвете.

Жорж разбудил меня в три ночи.

Край неба за верхушками сосен только начал сереть. Жорж был в ватной безрукавке. Я тоже натянул ватник, на траве уже выступила роса, земля и сосны остыли от вчерашней жары.

Мы выпили по чашке кофе. Жорж откинул доску на веранде и достал из тайника трехлинейный карабин, мощное оружие, которое было на вооружении армии почти семьдесят лет. Он вогнал обойму из пяти патронов в магазинную коробку, дослал затвором патрон в патронник и поставил на предохранитель.

— Пошли, — сказал Жорж.

— А мне ружье? — спросил я.

— Зачем лишнюю тяжесть таскать?

— Возьми мое, — сказала тетя Шура и сняла со стены тульскую двустволку двадцатого калибра.

— Какая дробь? — спросил я.

— Картечь. Держу на случай непредвиденных визитеров.

Я знал, что у них есть еще два ружья, но не знал о двух пистолетах, которые перейдут ко мне, и немецкой самозарядной винтовке образца 1941 года фирмы Вальтер с десятизарядным магазином. Эту винтовку, как и карабин, я после смерти Георгия хорошо смажу, заверну в целлофан и спрячу на чердаке в доме матери в Красногородске, где они лежат и по сей день.

Жорж вывел меня к ручью в километре от дома, послюнявил и поднял палец, определяя направление ветра.