Свой среди своих

— Нет, серьезно. — Кривин приступил к винегрету. — Тебе уже двадцать пять, пора бы…

— А его девушки боятся, — засмеялся Малахов. — Как представят себе, что им до конца дней своих придется именоваться «мадам Малькова», так и отваливают.

— Хамское замечание, — хмыкнул Егор, чья фамилия во все времена была предметом для шуток. — Я внесу тебя в список своих личных врагов…

Над столом у Малькова действительно висел исполненный разноцветной тушью маленький плакатик с заголовком «Враги ст. лейт. Е. В. Малькова», в котором значились директора ЦРУ, АНБ, ФРС, Ми-5[119] и DGSE[120], несколько видных российских демократов во главе с правозащитником по кличке «Очкарик», он же — «Адамыч», и парочка смывшихся от греха подальше из России владельцев медиа-холдингов — Индюшанский и Березинский.

Референт был далеко не единственным сотрудником Управления, кто художественно оформлял свое рабочее место.

У заместителя начальника Службы контрразведки, к примеру, слева от его рабочего стола висел разделенный пополам вертикальной чертой лист ватмана размером два на полтора метра, в левой части которого был нарисован человек в белой тоге, с лирой за пазухой и с нимбом над головой, а в правой — небритый субъект в черном плаще, из-под которого выглядывали оканчивающиеся копытами ноги, с рогами и окровавленным ножом в руке.

Над «святошей» значилось «Наш агент», над его противоположностью, соответственно, — «Их агент».

— Но хоть девушка у тебя есть? — спросил Смирнов.

— И не одна, — бодро ответил Егор. — Не переживай.

— "Не одна" значит, что ты морально неустойчив. — Кривин поскреб ложечкой в стакане со сметаной. — И легко можешь угодить в "медовую ловушку[121]".

— У меня с девушками чисто платонические отношения. — Мальков пожевал маслину.

— А как же зов плоти? — притворно удивился Смирнов.

— Сублимирую избыток гормонов в ударный труд по месту службы, — Егор выловил из солянки тонкую дольку лимона. — Потому столько успеваю сделать.

— Мда-а, — протянул Кривин. — И ведь не придраться.

— Угу. — Мальков отложил цедру на край тарелки. — А если попытаетесь, я Панину рапорт накатаю: так, мол, и так, вместо исполнения своих прямых служебных обязанностей сотрудники ССБ склоняют меня к любовным утехам со знакомыми мне женщинами. Или, что еще круче, подбивают на регулярные занятия онанизмом, предлагая обеспечить меня соответствующими фото — и видеоматериалами. Прошу принять меры к вышеуказанным товарищам, число, подпись…

Смирнов и Кривин расхохотались.

— Уел ты нас. — Заместитель Петренко отпил глоток чаю. — Молодец. Не хочешь к нам перейти? На майорскую должность. Капитана досрочно получишь…

— Но-но-но! — вмешался Малахов. — Ты это брось! За попытку переманивания сотрудников тебе Рыжиков голову открутит. К тому же у Егоруса и так скоро присвоение очередного звания…

— Когда обмываем? — осведомился Смирнов.

— Весной, наверное, — прикинул Мальков, которому подходил срок прикреплять к погонам четвертую звездочку. Пока маленькую.

***

Спившийся художник-маринист Иван Морковкин, известный среди алкоголиков и бомжей Черноморска под кличкой «Айвазовский», опустил кисточку в банку с водой, икнул и тупо уставился на листы бумаги, на которых ему предстояло изобразить нечто высокохудожественное и посвященное Новому Году. За изготовление основы для стенгазеты пятого отдела внутренних дел Пролетарского района Морковкина пообещали отпустить домой, вернуть изъятые у него вещи и даже дать бутылку водки.

Использование задержанных бухариков на различных хозработах было обычной практикой.

И благодаря ей пятый отдел всегда сверкал свежевымытыми полами, на лестнице и во дворе нельзя было обнаружить ни одного окурка, патрульные машины радовали глаз своим ухоженным видом, газон перед центральным входом был прополот и вскопан, а стены здания раз в два месяца белились на высоту человеческого роста.

— Ну? — Сержант Крамаренко, назначенный ответственным за наглядную агитацию, потряс застывшего Морковкина за плечо. — Придумал стишок?

В голову Ивана, кроме дурацких строчек «Хэллоу, мусора, нажрались вы вчера…», ничего не лезло, и потому он уже минут десять находился в глубоком ступоре.

— Вспоминаю, — сипло сказал худой, как жердь, и сутулый Морковкин. — Без горючего сложно.

— Сделаешь — получишь, — пообещал молодой, но уже начинающий заплывать жирком милиционер. — Но не раньше. А то я тебя знаю…

— Может, без стихов обойдемся? — с надеждой спросил художник.

— Не, без стихов никак нельзя. — Крамаренко покачал немного сплюснутой с боков головой, принявшей такую форму после знакомства со щипцами подвыпившего акушера из областной больницы, помогавшего двадцать семь лет назад появиться на свет маленькому бутузу, выросшему в сержанта патрульно-постовой службы. — Замнач сказал, чтоб обязательно были.

— Тогда можно классику взять. «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…» — безучастно продекламировал Иван.