Свои по сердцу

— Мне такие фокусы не нравятся, — вздохнул Барнаво. — Этак можно жить до самой смерти и тосковать каждый день. Если ты, мой мальчик, пристроился в театре, — значит, нужно постараться сделаться директором или уйти. Я сторонник быстрого продвижения. Если вы, Аристид, пишете музыку, — нужно однажды в жизни сочинить такую музыку, чтобы она играла и после вашей смерти. Боюсь, что в следующее воскресенье я буду обедать на ваш счет… Еще через неделю приду на обед к тебе, Жюль. Потом вы дадите мне возможность накормить вас обоих. И так до бесконечности. Это очень нехорошо, дети мои!

— Мы в этом не виноваты, — сказали Иньяр и Жюль. — Повинны обстоятельства.

— У обстоятельств должны быть фамилии, — тоном мудреца изрек Барнаво.

— Изволь, — оживился Жюль. — У моих обстоятельств фамилия двойная: Верн — Шевалье. Одно обстоятельство в Нанте, другое — в Париже. Первое обстоятельство желает видеть меня в тоге адвоката, другое — в старомодном сюртуке кисло-сладкого литератора. Как победить эти обстоятельства?

— В следующее воскресенье милости прошу на обед ко мне, — сказал Барнаво. — К обеду, помимо вина, будет сюрприз. Итак, — в три часа в подвале моего театра, комната номер три. Стучать четыре раза, на пятый входить, дверь никогда не закрывается.

Обед у Барнаво в подвале под сценой был картинно изображен самим Жюлем: он решил записывать все, что случается в его жизни значительного и интересного. Эти записи он назвал «картотекой души».

«21 ноября 1851 года. Обед у Барнаво. Сказочно огромный котел супа с невероятно большим куском мяса, которое мы рвали зубами. Добрейший, мудрейший, благороднейший Барнаво зажарил утку и самолично испек не менее полусотни пирожков с вареньем. Вина хватило бы на двенадцать алкоголиков. Были фрукты, сигары и много остроумия. Я не могу понять, откуда у Барнаво деньги…

На обеде присутствовал суфлер театра Густав Дега. В семь часов ему нужно было залезать в свою будку, но он так напился, что не в состоянии был сказать, где и у кого находится. Мы его спрашивали об этом, и он отвечал, что сидит и дремлет в своей будке и актеры — что за чудо! — так хорошо вызубрили свои роли, что суфлеру нечего делать. В шесть вечера он подставил голову под кран и так держал ее минут десять, после чего заявил, что теперь он готов не только суфлировать, но и играть самого короля Лира.

Очень много пил Блуа. Он-то и оказался сюрпризом. Блуа приехал в Париж потихоньку; он, по его словам, недурно устроился в деревне, где нашел место школьного учителя. Как грустно, что я ничем не могу помочь бедному Блуа… Я пригласил его переночевать, Аристид ничего не имел против. Мы теперь живем на бульваре Бон-Нувель, отсюда десять минут ходьбы до моего театра. Я читал мои рассказы Блуа. Он выслушал и сказал: „Это совсем не то, что вы должны делать, но не печальтесь; вы, как я вижу, из тех, кто созревает медленно, а следовательно, и верно; мне подозрительны скороспелки…“

24 ноября. Меня переманил к себе Жюль Севест, я служу в „Лирическом театре“, это бывший „Исторический“. Севест взвалил на меня: заключение контрактов с актерами, разговоры с цензурой, улаживание конфликтов и ссор между актерами и недоразумений между ними и директором, приобретение реквизита, организацию и проведение репетиций, составление текста афиш… Скоро он потребует, чтобы я выводил на прогулку его собаку и кормил его кошек. Спасибо Барнаво, — он взял на себя актерские ссоры.

27 ноября. Я был в гостях у моего кузена Анри Гарсе. Он преподает математику и физику. Заинтересовался моими карточками, дал слово, что придет ко мне в самые ближайшие дни. „Я могу пригодиться тебе, Жюль, — сказал Анри. — Ты знаешь то, чего не знаю я, и наоборот, — и тут я знаю больше твоего“.

2 декабря. Пьер Шевалье предложил писать совместно с ним пьесу. Что ж, попробуем. Уехал Блуа.

5 декабря. Написал не рассказ, а всего лишь схему чего-то, на рассказ похожего, назвал „Мастер Захариус“ — о человеке, который в обыкновенные часы вложил часть своего существа. Старик умирает, и останавливаются механизмы, сделанные его руками. Рассказ не получился. Повторяю, — есть схема. Отложил, надо подождать. Пьер Шевалье меня подстегивает, я переступаю с ноги на ногу.

3 февраля 1852 года. Кончили пьесу „Замки в Калифорнии“. Сюжет принадлежит Шевалье, текст мой. Поправки моего соавтора.

8 февраля. Мне исполнилось двадцать четыре года. Что я собою представляю? Что такое этот Жюль Верн, человек, который весьма часто сильно не нравится мне? Никак не разберусь… Получил подарки: Барнаво на голове притащил хорошее кресло. Жанна прислала букет цветов, Пьер Шевалье выдал аванс — сто франков, они не записаны в кассовые книги…»

Глава тринадцатая «ВОЙДИТЕ, ЖАННА!»