Свои чужие

Другим касаться себя я не позволяю. Вообще никак. Пока не заживёт полностью. Вите не только дотронуться позволил, но и бить разрешил, чтобы выплеснула всё, что накопились. Она ведь не знала, а пугать её больше не хотелось. Я не мог не заметить в зелёных глазах немой шок, после того как Вита спину мою увидела. Наверное, подумала, что на животе следов точно нет.

Остановившись на светофоре, достаю из бардачка пачку сигарет. Вредная привычка вернулась ко мне ровно в тот день, когда после плена я попал в мирную жизнь. Тяну сигарету к губам, затягиваюсь. Руки занимаю, чтобы отвлечься до того момента, когда наступит облегчение. Ехать осталось недолго. Примерно полторы сигареты.

Так странно. Я не видел Виту больше двух лет, а она такая же искренняя, какой была два года назад. Ничуть не изменилась. Если любит, то всей душой, если ненавидит — то всем сердцем. Со слов Жанны знал, что Вита в норме. Учится, подрабатывает, живёт прежней жизнью. По клубам не шастает. Мальчика вон нашла. Шансом воспользовалась, остепенилась. И это хорошо. Тюрьма бы её уничтожила.

Я был уверен: не проймёт меня так сильно. Разучился. Точно не после того, как чуть на тот свет не отправился.

Оказалось, всё, что не убивает, ни хрена не делает нас сильнее. Калечит, разрушает, опустошает. И только.

Как-то прочитал об одном интересном опыте американских учёных. Они доказали, что Ницше со своим дурацким афоризмом был не прав.

Протестировали полторы тысячи человек с разницей в 10 лет и пришли к выводу, что пережитые потрясения влияют на психику людей. Крылатая фраза если и справедлива, то, увы, не для всех. И точно — не для меня.

Я заезжаю во двор, паркую машину. Быстрым шагом поднимаюсь на свой этаж и забываю поздороваться с соседкой. Едва захлопнув дверь, снимаю с себя футболку и «любуюсь» в зеркале. Пиздец красивый. Рубцов не слишком много, но они рваные и уродливые. Не помню точно, от металлического прута или паяльника тот большой, что под грудью. От боли в бессознательное состояние проваливался. Как только выжил после этого? Тогда я был рад поскорее сдохнуть.

Доктор, который штопал меня, сказал, что через время лучше станет. Должно стать. У меня столько таблеток и мазей, что можно смело открывать аптечный пункт.

Закинувшись таблетками, терпеливо жду. С минуты на минуту должно отпустить. Если не поможет — пойду приму душ. У меня есть свой личный лайфхак: пока стоишь под водой, становится значительно легче, но стоит только обтереться полотенцем — снова начинается.

Достав из кармана джинсов телефон, набираю приятеля. Он тут же снимает трубку, несмотря на позднее время.

— Слушаю, Самсонов.

— Юр, здорово. Слушай, понятия не имею, к кому обратиться.

Я кратко обрисовываю ситуацию. Про девочку, сестру Виты. Никогда не имел дел с опекой. И знакомых таковых не имею, но может, он подскажет.

Вита, конечно, безбашенная. Нет, я понимаю, она из благих намерений во всё это ввязывается. И даже уважаю её за это. Но сама ведь и правда не потянет. От денег моих она отказалась, квартиру приличную зачем-то продала. Но если сама идея опеки вначале повергла в шок, то теперь даже нравится. Нехилый азарт пробуждает.

— М-да, задачку ты мне на ночь глядя задал, Кирилл, — отвечает Юра.

— Поможешь, или дальше искать?

— К концу завтрашнего дня сообщу. Идёт?

— Договорились.

Я кладу трубку, зуд утихает.

Наливаю в бокал немного виски в качестве анестетика. Заваливаюсь на диван и включаю телевизор. Сейчас бы пальцем у виска покрутили все те, кто был в курсе, почему я оставил должность в Москве и воевать полетел. Их было немного, но они и тогда не особо подбирали выражений. Придурок, долбоёб, смертник. Лучше бы девица положенный срок отсидела. Передачки бы носил, ждал. Чем быть должным генералу.

Косминин не сразу условия выдвинул. Спустя две недели после того, как Виту отпустили. Сказал, мол, поздравляю! Летишь, Самсонов, в жопу мира, где пачками гибнут наши люди, выполнять важную миссию. Решаешь боевые задачи, преданно служишь родине. Генералу нужен был свой проверенный человек и раз уж я не стал его преемником, то хоть где-то должен был сгодиться.

Изначально речь шла о месяцах, затем на год-полтора затянулось. Меня всё сменить обещали, но ни фига не выполняли. Когда в плен попал, я сам виноват был — потерял бдительность. Потому что сил воевать уже не было. Домой тянуло адски. В мирную жизнь, подальше от бесконечных взрывов и выстрелов.

И я вернулся. Полуживой, правда. Будто одна оболочка осталась. В больничке пролечился, на несколько месяцев вегетарианцем стал. Всё вспоминал пытки паяльником и запах палёного мяса, вбивающийся в ноздри.