Свои

Только ханства успокоились, Речь Посполитая взволновалась: как бы ей земли русские, пустынные да бескрайние, за собой на века оставить.

   Вот из дальней Польши ли Франции,
   В жупане из сукна диковинна,
   Господин хороший поезживал,
   На коне сидел не по-нашенски,
   На просторы смотрел прищурившись,
   Где какой ручеек ли, всхолмие, —
   Все на карту себе записывал,
   Чтобы знали в Польше ли Франции,
   Что пустынно здесь, дух погибельный,
   Не поля, чтоб пахать да сеять их,
   Не земля, чтобы жить да множиться.
   И не стало поле широкое
   Помогать господину хорошему,
   Отвратило неведомой силою:
   Ни к чему тебе тут поезживать,
   Ни к чему тут искать-выискивать,
   Возвращайся-ка ты, родименький,
   То ли в Польшу, а то ли во Францию.

Мсье Боплана[4] такой поворот дел не слишком расстроил. Человек он был хотя и военный, и ляхам служил, но все-таки человек. Душа французская, небось, домой просилась, туда, где при Дворе на клавесинах и лютнях музицировали, а самый угрюмый голоштанный капитан пехоты на последний экю кружавчики покупал, чтобы к форме, к шляпе или воротнику, пришпандорить.

А тут — поле, поле, поле… Неухоженное, однообразное, угнетающее бескрайностью и безлюдьем. Хоть день, хоть неделю, хоть пеш, хоть верхом иди, — те же унылые виды, те же пыль да грязь под ногами, нет бы тропочка хоженая попалась! Так в картах и написал: место пустынное. По-латыни «Loca deserta». То есть никак не назвал. Так и ушли его карты в Речь Посполитую. Это там русские земли польскими объявить торопились. Это там «Loca deserta» в «Дикое поле» превратилось. Это там решено было, что коли европейское величие от кочевников защищать, где как ни в Поле заграждения строить: захочет убивец «в гости» сунуться, — до городов европейских не достанет, а коли голову на подступах сложит, — не жаль ни его, ни земли пустынной. И приказали поляки мсье инженеру места подходящие под рвы да крепости приискивать.

И надо сказать, молодцом этот мсье оказался: крепостей несколько заложил. А что пшекам[5] служил, — какой с чужестранца спрос, если свои же, русские князья да бояре Польского короля на Московский престол чуть было не возвели. И тут Господь упас. Сначала русские ополченцы помогли, — боярам и господам пановным хорошенечко все объяснили. А вскоре и вовсе ослабла Речь Посполитая. Тут-то мсье Боплан на родину и отбыл. Земли описал, крепости заложил и отбыл.

   Широка ты, земля привольная,
   Да не с каждым гостем приветлива,
   Вот и нет тебе утешения
   От заблудшего да заезжего.
   Лишь туманы, густые, душные,
   Все кручины твои баюкают,
   Все печали возносят трепетно
   К небесам, премудрым, преласковым.
   Все-то видят они, все-то ведают,
   Всякой грусти найдут утешение.
   Не печалуйся, земля-матушка,
   Отряхни свои слезки жемчужные,
   Уж идут к тебе гости званые,
   Уж несут тебе дары чудные.

   Впереди — мужи светоносные,
   Сердцем чисты, умом богомыслены,
   Божьей милостью, крестной силою
   Путь творят для идущих-следующих.

По лесам и пещерам, не славы ради, а по благословению Божию, заселяли Поле иноки-чернецы. Чуть пройдут, — часовенку поставят, и сами при ней остаются.

Местные к ним как зверьки присматривались, — страх как хотелось узнать, что за люди невиданные, с чем прибыли, а ну как с виду только такие мирные? Узнать хотелось, а напрямую спросить боязно было, а порой и языка русского не знали. Но уж со временем и смелости набирались, и знакомились, и побеседовать заходили, и даже в гости к себе приглашали. Мнихи[6], добрые души, и шли. Возвращались, увы, не все, не всегда. Гости гостям рознь: от одних — почет и радушие, от других — коварство злочинное.

Но дела Божьего этим не остановишь. И где какого инока погибель настигала, — новый храм вставал, новые чернецы Господа прославляли.

   Вслед за ними — чины государевы,
   Чтоб смирять смутьянов-разбойников,
   Да солдатики, буйны головы,
   И в бою, и в веселье удалые.