Своеволие философии

С делами других семейств он вечно незнаком. Он видит, что имения продаются и покупаются, проматываются и приумножаются без похвалы экономному и осуждения моту. Он никогда не ухаживает за тем, кто идет вверх, ибо он может и пасть, и не оскорбляет падшего, ибо тот может подняться. Его осторожность имеет вид добродетели, и те, кому не нужна его помощь, хвалят его доброжелательность. Но если кто-то просит его о помощи, оказывается, что он только что отослал все свои деньги, а когда проситель уходит, он говорит домашним, что огорчен его несчастьями, всегда относился к нему с особым расположением, и потому не мог дать ему денег, чтобы не разрушить их дружбу требованием об уплате.

О домашних несчастьях он и не слыхивал. Когда ему в сотый раз говорят, что дочка джентльмена вышла замуж за кучера, он с удивлением воздевает руки, потому что всегда считал ее здравомыслящей девушкой.

Когда ссоры между супругами, наполнив всю округу толками и смехом, кончаются разъездом, он не может понять, как это могло случиться, ведь он считал их счастливой парой.

Если спрашивают его совета, он никогда не говорит ничего определенного, потому что неизвестно, как дело обернется, а он не хочет брать на себя вину, но он нежно берет вопрошающего за руку, говорит, что принимает его дело близко к сердцу и советует ему не поступать необдуманно, но взвесить аргументы с обеих сторон, замечает, что не следует действовать ни слишком поспешно, ни слишком медлительно, что многие проигрывали, сделав или слишком мало, или слишком много, что у мудрого два уха и один язык, что он мог бы посоветовать ему то и это, но в конце концов каждый человек сам лучше всех судит о своих делах.

Некоторых это удовлетворяет, и они уходят домой с глубоким уважением к мудрости Софрона, и никто не остается в обиде, ведь каждый получает полную возможность остаться при своем мнении.

Софрон не дает характеристик людям. Бесполезно говорить с ним о пороке и добродетели, потому что он знает, что мало кто любит, чтобы его критиковали, и совсем редко кому нравятся похвалы другому. У него есть несколько словечек, которыми он пользуется постоянно. В отношении состояния он уверен, что все благополучны, он никогда не расточает больших похвал чьему-либо уму, но считает, что его окружают только благоразумные люди. Каждый знакомый честен и сердечен, а каждая дама – добрая душа.

Так Софрон ползет по жизни, к нему не испытывают ни любви, ни ненависти, он не любимец и не враг ни для кого, он никогда не пытался стать богатым из страха стать бедным, и не завел себе друзей из страха приобрести врагов.

Что же вы сделали? (№ 88.) 111

Отправлено Сэмюэлем Джонсоном в The Idler.

22 дек. 1759

Hodi quid egisti112?

Когда философы прошлого века объединились в Королевское общество, родились большие надежды на внезапный подъем полезных наук, казалось, что недалеко то время, когда моторы придут в бесперебойное движение, а здоровье будет гарантировано универсальной медициной, когда знания приобретут реальный характер, а торговля развернется благодаря кораблям, которые будут прибывать в порты, несмотря на бури.

Но улучшения, естественно, происходят медленно. Общество собиралось и расходилось, а никаких видимых уменьшений жизненных невзгод не происходило. Подагра и каменная болезнь по-прежнему мучительны, невспаханная земля не приносит урожай, и ни апельсины, ни виноград не растут на боярышнике. Наконец, разочарованные стали негодовать, а те, кто ненавидел все новое, были рады получить возможность высмеивать тех людей, которые, быть может, с ненужной резкостью отвергали пользу классических знаний. И, судя по некоторым из самых ранних их оправданий, философы были очень чувствительны к надоедливым приставаниям тех, кто ежедневно вопрошал: «Что же вы сделали?».

Правда в том, что сделано было очень мало по сравнению с теми обещаниями, которые распространяла молва, и на поставленный вопрос можно было отвечать лишь извинениями и новыми надеждами, которые не оправдывались и давали новый повод для тех же неприятных вопросов.

Подобный роковой вопрос тревожит спокойствие многих умов. Тот, кто во второй половине своей жизни слишком строго спрашивает себя, что он сделал, крайне редко может получить у своего сердца ответ, который бы его удовлетворил.