Писать о философе всегда непросто, как минимум, по двум причинам. Во-первых, философ, если он настоящий, предпочитает скрываться за своими идеями, как феодал в своем замке, отправляя во внешний мир не приказы, а свои суждения о нем. Во-вторых, если уж иначе нельзя, философ делает собственную персону последним объектом своего внимания, то есть ждать приходится долго. Аркадий Недель – исключение из правил, по крайней мере со мной. Мы дружим много лет, с тех пор, как в середине 1990-х он впервые появился у нас дома со своими первыми текстами о современной литературе, русскоязычной и европейской. Тогда он увлекался Вл. Сорокиным, Ф. Соллерсом, У. Люисом, постмодернизмом и многим прочим. Меня поразила эрудиция Аркадия и страсть к сравнению: казалось, что он не видит или не хочет видеть какого-то автора или любой иной объект своего исследования в его локальных границах. Уже тогда Аркадий предпочитал рассматривать отдельно взятое в глобальной перспективе, выстраивая систему взаимосвязей и взаимовлияний; он считает, что мир состоит не из вещей или событий, а из связей между ними. Первый аспект его радикализма заключается в идее построить из известных элементов новую философию или философию без границ, как он часто говорит. Эта идея получила свое выражение в «Манифесте философии» (2012), который, к слову, был переведен на английский язык. В этот же примерно период Недель занялся темой смерти и жертвоприношения. С его точки зрения, именно жертвоприношение есть самая фундаментальная структура человеческого сознания. Речь, как я понимаю, идет не только об известных жертвоприношениях богам (хотя и об этом тоже), но в первую очередь о жертвенной природе самого сознания. Мыслительный акт, как он считает, – это в своей скрытой сущности уже жертва. Эта тема привела Аркадия к усиленным занятиям философиями и языками древнего Востока, где, по его мнению, она особенно проявлена. Отсюда же его интерес к таким ментальным (и языковым) феноменам человеческой культуры, как метафора, метонимия, рождение грамматических абстракций и грамматики как таковой. Кстати сказать, количество языков, которые он знает, поражает воображение. Он мне рассказывал, и не без гордости, что после знакомства с академиком А. Гусейновым начал изучать лезгинский, на котором теперь с ним переписывается. Я знаю, что с известным российским лингвистом В. Плунгяном он обменивается и-мейлами по-армянски. Несколько лет назад он мне прислал для журнала «Зеркало» рассказ на каком-то древнем индийском языке, который предложил опубликовать в нашем журнале. Сочтя это слишком постмодернистским жестом, я отказала, опубликовав его рассказ «Блокада» по-русски. Литература – второй аспект радикализма Неделя. При всей своей любви к философии, он не считает ее всесильной, философия не умеет описывать эмоции и переживания. Для этого нужна литература, но только настоящая, та, что не просто воздействует на человеческие чувства, но взрывает их изнутри, толкая человека за собственные пределы. Это литература-наркотик, литература-преступник, которая, как и настоящая философия, освобождающая мысль, освобождает чувства. Наркоман ли в этом смысле сам Аркадий Недель? Возможно. Но лучше об этом спросить его самого.
