Свое время

Арна смеялась, и рыжехвостый Влад ржал, как конь, и это было сначала обидно, а потом как-то сразу уже и не очень, а правда смешно. Они хохотали все трое, и одновременно Влад снимал наушники, щелкал тумблерами, гасил лампочки и возвращал в исходное положение какие-то рычажки на своем звуковом пульте дизайна конца прошлого века, Арна, повязав косынку, застегивала молнию зеленой курточки, и только Богдан ничего не делал, висел во времени столбом, как в морской воде, бултыхая ногами. Раньше он и не замечал таких вот подвешенных мгновений — а сейчас они были кричаще неправильны, почти невыносимы. Хорошо хоть, что еще не закончился всеобщий смех.

— Чтоб до вечера мне свел! — неожиданно грозно скомандовала Арна Владу.

— Что?

— Все, что написали.

— Смысл? Запишем до конца, тогда и засяду сводить. У ме­ня такой метод.

— Метод!.. Рене Декарт, блин. Богдан, рявкни на него!

Она изо всех сил пыталась казаться серьезной, а сама вся так и искрилась смехом, яркими лучиками из-под салатовой косынки, и Богдан затоптался на месте, совершенно не представляя, чего она от него хочет, и опять-таки теряя, теряя время… Встретился глазами с Владом, и тот с готовностью кивнул:

— Понял.

— Пока, гений!

Арна взяла Богдана за руку, и они очутились на улице, моментально, не проходя нелогично длинного полуподвального коридора и даже, кажется, не касаясь двери с надписью «Тихо, идет запись».

— Ты суетишься, — сказала она ему уже на улице, облившись солнцем и спрятавшись в темные очки. — Торопишься, спешишь, прибегаешь, запыхавшись. А этого не надо. Просто разгоняйся и всё.

— Как это?

— До сих пор не понял? Ну да ладно, поймешь. Держи, кстати.

Она покопалась в сумке, другой, сплетенной из толстых веревок коричневого и оливкового цвета, и вытащила книгу. Толстую, чуть разбухшую, не раз читанную книгу — и то­же, как специально, в зеленой обложке. Богдан взял. Под белой надписью «Андрей Маркович» вилась многослойная горизонтальная восьмерка, знак бесконечности, сквозь нее проступали размытые нечитаемые буквы.

— Самый клевый у него роман, — сказала Арна. — К то­му же остальное у меня в электронке. Но «Восемь» правда вещь. О времени и о свободе. Маркович, между нами, только об этом и пишет, две главные его темы. Я хотела спросить вчера, почему так, но постремалась при тех дядьках и тетеньках.

Богдан покрутил и полистал книгу — он вышел сегодня с пустыми руками, и деть ее было категорически некуда — и глупо сказал:

— Почитаю, спасибо.

Они завернули за угол и оказались в тени, ледяной густой тени панельной высотки. Богдан бывал в этом районе, спальных джунглях города, раза три-четыре в жизни, из них два — вчера и вот сейчас.

— На маршрутку? — спросил он, честно стараясь не суетиться.

— Брррр! Слушай, сентябрь же вроде, почему так холодно?

— Потому что надо было свитер надеть.

Сказанул — и тут же залился горячей краской до самых ушей, глядя на съежившуюся Арну, в одной маечке под тоненькой ветровкой, а под маечкой вообще… черт, и надо же было смотреть те фотки в гугле… Может, отдать ей свою куртку? Она будет смеяться, сто процентов, звонко хохотать на всю улицу, до верхних этажей серых панелек, но все-таки согреется. Уже взялся свободной рукой за молнию, как вдруг Арна затормозила и спросила требовательно:

— У тебя загранпаспорт с собой?

Все-таки она была не более понятная, чем ее стихи. Богдан растерялся:

— У меня его вообще нет.

— Блин.

Только тут он увидел то, на что смотрела она: яркую вывеску над входом в полуподвал, оранжево-синюю табличку с накладной зеленой пальмой и надписью «Поехали!». Наверное, офис какого-то турагентства.

— А просто?

— Что?

— Ну что ж ты так тормозишь… Паспорт есть, обычный?

— Обычный да.

Богдан всегда носил документы с собой, во внутреннем кармане куртки, с того самого случая, когда его по ошибке задержали менты. Они охотились на компанию обкуренных малолеток, разбивших что-то около десятка витрин. Предъявленного паспорта, как ни странно, хватило, а ведь уже совсем собирались бить. Опять же данные с кодом регулярно пригождались в универе для заполнения всяких ведомст­венных бумажек.

— Тогда поехали.

— Куда?

— Вы не скажете, где здесь останавливается маршрутка в аэропорт? — это Арна спросила уже, конечно, не у него.

— Вон, — сказал тоже с некоторым изумлением первый встречный. — Пятьдесят вторая, видите, как раз отъезжает.

— Ничего, мы успеем.

Они, конечно, успели и резво катили мимо рыжей лесополосы, которой как-то внезапно кончился город, когда Богдан передал за проезд на двоих и, одержав победу в жестокой внутренней борьбе, с вызовом сообщил Арне, что у него нет денег.

— У меня тоже нет, — легко отозвалась она.

— Нет — это для тебя сколько? — съязвил он, сам себя пугаясь, но все-таки это было лучше, чем мямлить.

— Это я кошелек дома забыла, — сказала Арна. В ее темных очках прыгали деревья и квадраты полей.

— А зачем тогда мы едем в аэропорт?

— Кошелек, а не паспорт.

Расспрашивать ее не имело смысла. Богдан отвернулся в твердом решении не произносить больше ни слова, и тогда она пояснила сама: