Свод (СИ)

Мрак приближающейся ночи медленно расползался из глубины чащи к её окраинам. В непроходимых кустах уже ощущался холодный туман, сползающий к лесу от холма. Зарево заката тлело где-то далеко за острыми верхушками разлапистых елей, скрывая силуэты людей, маячивших в ожидании у самой опушки, сгущались тени.

Двое дозорных из лихого отряда Хмызы, выставленных им далеко в поле, дабы в случае чего подать знак о появлении молодого пана, стали опасливо озираться. Мало того, что в непроглядном мраке они перестали различать фигуры своих соратников, разбухающая в слабом свете молодой луны ночная темень начала скрывать от них и раскинувшееся впереди поле.

— Вось табе і пан, — тихо произнёс один из них. — А шчэ кажуць, што паны трымаюць дадзенае слова[iii].

— А то ты не ведаеш гэтых польскіх паноў, — ответил второй. — Вось убачыш, як ён выкруціцца. Скажа: «дык я ж і слова не даваў», ці: «мне тады было дрэнна, нічога не памятаю[iv]...».

— А што ж цяпер будзе рабіць Базыль?[v]

— Хто яго ведае. Хлопцы і без таго ўжо яго не вельмі зважаюць, а як Война не прыедзе, то і зусім разбягуцца хто куды, бо і пры панах жыццё не мёд, а з такім атаманам дык і таго няма. Дарма што рызыкуе, ды нікога не баіцца. Вось і глядзі, — улыбнулся говоривший, и указал в сторону леса, — дзе Базыль? Няма Базыля..[vi]

Хмыза даже был рад тому, что ночь накатывала так быстро. Он уже устал изображать показную твёрдость и уверенность, то и дело, поглядывая поверх линии выгнувшегося поля в сторону невидимого отсюда панского имения. Теперь ему было ясно, пан не приедет. На встречу с молодым Войной Базыль взял с собой только четверых: сестру, кума Яўхіма, да ещё двоих драгичинских беглых. Таким малым числом, в случае чего, легко было раствориться в лесной чаще, а своего главного помощника и сестру Хмыза теперь всегда старался держать подле себя, благо какой-то чудесный случай помог Михалине, его единственной на всём белом свете родной душе сбежать от карающего перста судьбы.

Кум дело другое. С этим человеком Базыль не боялся и к самому чёрту за лепёшками сходить. После последнего побега именно кум сначала спрятал Базыля с товарищами у себя, а потом помог найти им убежище в густом лесу. Он же и надоумил его, как можно жить с лёгкого разбоя. Вскоре и сам кум примкнул к Базылю, приведя с собой ещё людей, заставив их поверить в то, что тут в лесу и есть самая что ни на есть стоящая жизнь для обманутых и закрепощённых крестьян.

Род Базылёвого кума Ефима, как он сам говорил, вёлся из москвинов[vii], а потому разбойничать и воевать тому хотелось сызмальства. Не понимал он литовской тяги к земледелию, а потому часто бил свою жену-литовку, что упрекала его за бесхозяйственность. Бил, пока не бросил её с детьми и не сбежал от них в лес.

Базыль понимал Яўхіма. Ему и самому не очень-то хотелось горбатиться на пашне с утра до ночи, надеясь урвать у пана и бога достаточно хлеба на прокорм семье и скоту. Хлопоты об урожае и посеве были ему глубоко безразличны, хотя если касаться того самого посева, то тут, наверное, как раз и стоит сказать о том, что семена вольнодумства и безделья москвина Ефима в лице прятавшегося от закона Хмызы попали в самую что ни на есть благодатную почву.

Как заверял сам кум, у них на Московии разбойный доход давно в чести. Это вполне объясняло Хмызе желание русских князей и воевод пощипать чужие земли, но как-то не шло встык с некоторыми речами самого Ефима, ведь было непонятно, отчего тогда он сбежал со своей вотчины, раз там так хорошо жилось по всем его укладам…?

Базыль тяжело вздохнул, в который раз коротко глянув в сторону своего близкого соратника. Колючий воздух, пропитанный туманной сыростью, отдался болью в пустом, подтянутом брюхе. Атаман совсем ещё недавно бесшабашной лесной ватаги, просто не знал, что ему сейчас делать?

То, что и Ефим отмалчивался и отворачивался от его прямых взглядов, говорило только о том, что ситуация на самом деле была провальной. Ждать дальше не имело смысла, нужно было что-то решать.

В этот момент где-то рядом послышались тихие шаги. Это была Михалина. Она легонько нащупала тонкими и жёсткими пальцами ладонь своего брата и от холода её рук по его телу невольно пробежала дрожь. Базыль стал растирать ей ладони, согревая дыханием, вкладывая в это всё своё старание, будто тем самым просил у неё прощения за то, что единственная его родная душа снова вынуждена терпеть из-за него недолю.

— Надо уходить, — тихо прохрипел где-то за спиной Яўхім. — Пана не будет. Я пойду, позову мужиков, пока паны не сладили нам в этих кустах вершу[viii].

С этими словами Ефим, осторожно озираясь, ушёл во мрак всё больше сгущающейся ночи. Вместе с тем, словно подтверждая его правоту, где-то далеко в лесу смачно хрустнули ветки, и послышался глухой удар о землю. Михалина напряглась, а Базыль, бросив её руки, в один миг выхватил из широкого рукава стилет[ix].