Свод (СИ)

— Постой, — не совсем понял смысл сказанного пан Криштоф, — объясни-ка ещё раз. Пан Альберт у нас?

— Ну да. И пани Ядвися и Сусанна…

— Что за чёрт? — не стесняясь в выражениях, выругался пан Криштоф. — Ничего не могу понять. Или ты собрался жениться, или, не дай бог, Патковицы провалились под землю?

— Ни то и ни другое, — вяло ответил завравшийся отпрыск, понимая, что прав был Жыкович говоря что, не стоит врать отцу. Пану Криштофу и в самом деле достаточно тонкой ниточки правды, чтобы мигом полностью размотать весь её клубок. В данный момент он нащупал эту нить, и вот-вот должно было произойти то, чего Якуб так боялся.

— Пан Альберт занемог, — потухшим голосом промямлил он, бросая косой взгляд в сторону старосты, будто прося того о помощи, но глаза пана Станислова лишь отвечали: «а я ведь тебе говорил?».

— Ну, занемог, — продолжал удивляться Война отец, — и что с того? Пусть бы лежал себе в своём имении. Да и чем он так серьёзно занемог, что пришлось тащить его в Мельник да ещё с двумя кабетами? Что ты на это скажешь, Станислав? — обратился пан Криштоф к старосте, понимая, что его собственный сын что-то умалчивает.

— Я ничего не скажу, — спокойно ответил Жыкович. — Пусть пан Якуб говорит, так будет правильнее.

— Что за чёрт? — снова стал чертыхаться пан Криштоф, догадываясь, что разговор предстоит нешуточный. — То-то мне драгичинский судебный писарь Касинский байки вёл про какие-то тёмные дела в наших землях. То какой-то разбойник своевольничает, то кто-то людей в лесу порезал. Что же это, паночки, правда?!

Взгляд пана Криштофа стал тяжёлым. Он поджал губы, и, рассуждая о чём-то, замолчал.

— Значит так, — наконец заключил он, — сейчас мы едем в Мельник. Ты, сынок, поедешь со мной и по пути всё обстоятельно расскажешь, да так подробно, чтобы я после этого уже других новостей и не слышал. Станислав, забери его лошадь…

С этими словами пан Криштоф по-отечески обнял сына, и они отправились к поезду…

До Мельника ехали не спеша. И даже в тот момент, когда остановившийся во дворе экипаж окружил ломающий шапки люд, отец и сын Война не спешили покидать его мягкие сидения. Беседа затянулась. Свод лениво изучал неповторимые краски вечернего неба, а пан Станислав, присев на каменные ступени главного мельницкого подъезда, ждал появления хозяев замка.

Вскоре запылённый сотней дорог экипаж сильно накренился и королевский подскарбий пан Война тяжело ступил на гладкий булыжник двора. В тени замковых стен его лицо было чернее тучи. Не одарив даже взглядом встречавших, он прямиков отправился к лестнице.

— Станислав, — тихо сказал он, проходя мимо хмурого старосты, — идём, надо поговорить…

Следом за старшими, прихватив скучавшего Свода, в замок проследовал и Якуб. Отец и староста прошли в гостевую и на момент, когда туда вошли идущие следом Война младший и англичанин, пан Криштоф уже снял с себя дорожный архалук[94] и водрузил своё разбитое дорогой тело на усланную домотканым льняным покрывалом скамью.

Староста сел напротив, исподлобья посматривая в сторону друга. Беседа обещала быть тяжёлой.

Якуб по знаку отца закрыл за собой массивную дверь и замер возле неё. Свод стал с другой стороны, обособлено. Это дело многолетней привычки — везде и всегда иметь достаточно пространства для манёвра.

Время шло, а тишину, дышащей сырой прохладой стен комнаты, нарушал только глубокомысленный сап господина Королевского Писаря. Пан Криштоф думал, уставившись в пол и тяжело дыша, словно отдыхающий после изнуряющей работы битюг[95]. Поджатые губы королевского подскарбия вздымали его посеребрённые сединой усы, отчего его и без того не ангельское выражение лица становилось подобным лику свирепого Бога Перуна, изображение которого ещё можно было встретить на резных и рубленных деревянных фигурках в глухих полесских деревнях.

Но Своду не было никакого дела до этого выразительного панского типажа. Он не был знаком ни со своеобразным бытом глубокого полесья, ни, тем более, с изображением грозного славянского Бога. И хотя его, как и каждого из присутствующих, тоже занимали некоторые мысли, на лице хитрого пирата, привыкшего скрывать свои чувства, они не имели никакого отражения.

Наконец пан Криштоф что-то заговорил. С лица англичанина тут же слетела былая отрешённость, ведь Якуб и староста как-то странно косились в сторону заможного гостя. Едва пират начал вслушиваться в бегущие, словно лесные муравьи слова милорда Войны, Якуб тут же стал ему переводить:

— Отец говорит, — пребывая в полной растерянности, начал он, — э-э-э, что, …дело весьма серьёзное…

Пан Криштоф продолжал излагать, а потому у младшего Войны совсем не оставалось времени на то, чтобы вдумываться в слова родителя: