Свод небес

Эту нетерпимость по отношению к проявленной молодым человеком, мужчиной, слабости духа Марфа испытала не потому, что ей были свойственны высокомерие и надменность, не допускавшие обнаружения в другом, особенно в мужчине, безвольности и слабохарактерности, хотя самой Марфе были присущи именно эти качества, – она так категорично отвергла подобную обескураженность потому, что сама испытывала совершенно иные чувства: сквозь испуг, который зародился в ней так же, как и в других пассажирах, и трепет перед обликом покинутого места и ликом опасности, в ней пробивался колосок удовольствия. Она предвкушала что-то новое, неиспытанное доселе, а потому увлекательное и прелестное своей диковинностью и нестандартностью.

Из вертолета принесли еще два фонаря; на окнах открыли ставни, так что в комнате появилась относительная видимость. Кто-то нажал на выключатель у двери, надеясь включить верхний свет, но электричества не было. Кровати раздвинули, немного стряхнули с них пыль и расположились на жестких древесно-стружечных плитах.

В домике было холодно и сыро. У одной из стен была выложена каркасная печь, облицованная глазурованной плиткой, что местами была отколота. Но печь растапливать не стали: не было уверенности в том, что трубы не забиты и группа не отравится угарным газом. К тому же все были абсолютно уверены в том, что вот-вот придет пилот и объявит о скором прибытии спасательного вертолета.

Никто не спрашивал проводника о причине запустения туристической базы: что она собой представляла, кому принадлежала и что послужило основанием для того, чтобы сюда перестали приезжать люди, – мысли всех были заняты неожиданной аварией, размышлениями о предстоящей ночи и поиском объяснения невозможности выйти на связь с администратором «Яшмы» или диспетчером. Кто-то выносил предположение о грозовом фронте, кто-то говорил о недолжном обслуживании вертолета, а кто-то даже видел в случившемся чей-то расчет. Так прошло несколько часов ожидания, пока утомленные переживаниями, размышлениями и впечатлениями туристы не ощутили непреодолимую усталость.

Спать было негде и не на чем. Молодые люди решили вскользь обыскать другие дома базы в надежде найти что-нибудь походящее на матрацы, подушки и одеяла. Спустя некоторое время они вернулись с сообщением, что в одном из домиков они нашли раскладывающиеся диван и кресло, на которых могли разместиться женщины.

Планировка другого домика ничем не отличалась от первой: те же прихожая, комната с каркасной печью и нефункционирующая ванная. Даже в полумраке и белом свете фонарика было видно, что обивка дивана, стоявшего у стены, была совсем выцветшей, однако целой и даже выглядевшей почти новой, если бы не пятна, образовавшиеся от воды, что во время дождя текла с проломленной упавшим на нее деревом крыши.

Марфа, Таня и девушка с упрямым лицом и медно-красными волосами, которые в свете фонарика приобретали кофейный оттенок, остались в этом домике с диваном, а молодые люди вернулись в дом с кроватями. Проводник же пошла к пилоту, который продолжал свои тщетные попытки связаться с диспетчером.

Диван был совсем холодный, но, к счастью, сухой и не пах плесенью. Марфа предложила Тане и девушке, которую, как она узнала, звали Марьяной, лечь на диван, а сама она расположилась бы в кресле, однако Таня сказала, что всем было бы лучше, если бы в кресле разместилась она. К слову, это были первые ее слова после недавнего обморока; трудно было в темноте рассмотреть лица, но Танино казалось Марфе совершенно белым, и только губы выделялись на нем – неестественно темные. После обморока Таня выглядела так, будто взору ее открылось нечто ужасное, не оставляющее надежды, а потому ошеломляющее своей безысходностью и неизбежностью. Мелюхин был все время рядом с женой, изредка бросая короткие обеспокоенные и в то же время озадаченные взгляды на Марфу, которая отвечала ему только недоуменными кивками головы. Марфа хотела поговорить с ним о своих домыслах насчет его жены, посетивших ее в вертолете, но случая незаметно остаться наедине в тот вечер им не представилось. Когда Таня отозвалась на предложение Марфы, голос ее прозвучал твердо и убедительно. Возражать с ней ни Марфа, ни Марьяна не стали.

Надев на голову капюшон толстовки и натянув на пальцы рук ее рукава, Марфа легла на диван, прижав к груди колени и обхватив их руками, чтобы согреться. Марьяна легла на другой стороне дивана и почти сразу уснула – в тишине дома послышалось ее мерное, сопящее дыхание. Таня же долго не спала. Сквозь приоткрытые веки Марфа видела ее искривленную фигуру, выделявшуюся на фоне серого проема окна с раскрытыми ставнями. Таня долго стояла, застыв подобно глиняной статуэтке: будто затаив дыхание, она смотрела на просматривавшиеся из окна домики базы, на огонек в окне дома, где расположились мужчины, на сосны, темневшие налитыми стрелами. А Марфа, поначалу с непониманием рассматривавшая замершую тень Тани, скоро уснула, потому как ей было все равно, что занимает мысли жены ее любимого.

IX