Свод небес

Дверь ее комнаты была распахнута. Поднявшись с кресла, что стояло напротив раскрытого окна, Марфа подошла к двери. Внизу слышались мерные шаги Филиппа, но наверх он не поднимался. Марфа решила не спускаться к мужу, вспомнив его обхождение с нею утром. Но все же она не стала плотно закрывать дверь своей спальни, решив, что это ее действие было бы слишком резким по отношению к ее мужу, которого не было дома больше четырех дней. И Марфа только прикрыла дверь спальни, оставив мужу возможность самому решить, заходить к ней или нет.

Марфа легла на постель, не снимая халата. Она отвернулась от двери и лежала теперь с открытыми глазами, рассматривая тусклую стену, цвет которой совсем нельзя было различить в темноте.

Внезапно на стене появилась желтая полоса света, просочившегося в приоткрытую дверь спальни, – Филипп включил в коридоре второго этажа светильник.

Марфа прислушивалась к шагам мужа, которые медленно приближались. Внезапно шаги стихли – Филипп остановился, но не у двери спальни жены, а чуть дальше, там, где была дверь его комнаты. Некоторое время Марфа не слышала ничего. Вдруг снова шаги – и через несколько мгновений желтая полоса света исчезла со стены. Марфа обернулась. Дверь в ее спальню была плотно закрыта.

На следующий день Катричи были приглашены Алексиной Тимофеевной на празднование юбилея Кирилла Георгиевича. Празднование это проводилось скромно, по-домашнему, в четырехкомнатной просторной московской квартире, где жили Дербины.

В гостиной был накрыт стол, за которым собралось все многочисленное семейство. Приехали сыновья Дербиных, старший из которых привез с собой немолодую уже женщину, назвавшуюся его невестой, Агриппина с мужем и восьмимесячным сыном и сама чета Катричей, которой особенно была рада Алексина Тимофеевна. Она уважала Филиппа, находя в нем ту редкую способность мягко, но твердо держать себя, которая всегда вызывала в ней уважение.

Кирилл Георгиевич заметно постарел за прошедшие три года. Ему исполнялось шестьдесят пять лет. Еще недавно ему нельзя было дать больше пятидесяти, и очень он всегда гордился этим своим моложавым видом. Но потом, как это часто бывает с теми, кто выглядит моложе своих лет, он вдруг резко постарел, его еще густая шевелюра на голове стала совсем белой, а лицо осунулось, щеки опустились, даже обвисли, а на лбу появились коричневые пятна. Он сдержанно улыбался, сидя во главе большого стола, и время от времени поддакивал на замечания своей жены.

Алексина Тимофеевна же нисколько не изменилась. Она была младше мужа на четыре года и всегда выглядела строго на свой возраст, со всех сторон ухоженный и старательно корректируемый. Невысокая, сухая, с пышной темной копной волос без единой проседи, собранных в объемную высокую прическу, она производила впечатление женщины бодрой, энергичной и уверенной в себе, каковой, собственно, и являлась.

Сыновья Дербиных, младшему из которых было тридцать два года, а старшему – тридцать пять лет, были высоки ростом, статны, как отец, с упрямо выдвинутыми подбородками, высокими лбами и жестким изгибом бровей, который делал взгляд обоих твердым и решительным. Агриппина же была маленькой и худой, как мать, с тонкими темными волосами, собранными на затылке в небольшой пучок, бледными щеками и пышными ресницами. Личико ее, некогда бывшее утонченно-прелестным, с нежным розовым румянцем на щеках и веселым взглядом, потускнело, и Марфа видела в нем тщательно скрываемую усталость, лицемерием отзывавшуюся в ее улыбке.

Марфа же была как всегда сдержанна и немногословна, но немногословность ее на сей раз была не следствием ее отстраненности или поиска нужных фраз, а плодом ее задумчивости.

Когда после несвойственной семье Дербиных суматошной встречи, громких поздравлений, самые красноречивые из которых принадлежали Филиппу, все сели за стол, наступило более привычное сдержанное затишье, нарушаемое короткими фразами, исполненными высокомерной учтивости братьев Марфы, субтильно-любезной расположенности Алексины Тимофеевны и скромной заинтересованности Кирилла Георгиевича, и отчасти разбавляемое остроумными оборотами громкой речи мужа Агриппины и ответами на эти обороты Филиппа, который говорил тихо, но которого слышали при этом все. А Марфа следила за этим казавшемся ей вымученным диалогом, потому как – это стало бы ясно не только для Марфы, но и для всех собравшихся за столом, если бы они задумались над этим, как задумалась она, – все, собравшись волей случая вместе, говорили о чем-то пустом и несущественном, но по собственной воле никогда бы не заговорили друг с другом даже об этом, потому как все были людьми разными, далекими друг от друга, даже полярно-противоположными. И единственной точкой соприкосновения их служила Алексина Тимофеевна, прямо или косвенно устроившая судьбу каждого сидящего за столом и упорно теперь поддерживавшая бессодержательную беседу в приторно-правильном, великосветском направлении.