Свод небес

– Мне кажется, ты недооцениваешь себя, – склонил голову Зимин, при этом ласково улыбнувшись.

– А мне всегда казалось, что меня переоценивают другие, – ответила Марфа.

– Филипп говорил, что твои уроки английского бесплатны, – вдруг сказал Зимин.

– Это очень приятно – что-то отдавать, при этом не получая ничего взамен, – отозвалась Марфа. – Кроме их благодарных улыбок, конечно, когда они приносят из школы пятерку. К тому же все дети одинаково доверчивы и всегда ждут чуда, будто все их мечты когда-нибудь обязательно исполнятся только потому, что они этого просто хотят. Жизнь успеет их в этом разуверить. А задача взрослых, я думаю, отдать детям то, что они могут отдать. Безвозмездно и в то же время вознаграждаемо. Все дети одинаково наивны и доверчивы, – повторила задумчиво Марфа. – Это мы делаем из них карьеристов и закомплексованных людей.

После ужина Зимин горячо поблагодарил Марфу, еще поговорил с ней немного, запивая слова вином, а после, попрощавшись, ушел. Перед самым своим уходом он предложил Марфе следующим вечером сходить с ним на концерт, организовывавшийся по случаю вручения какой-то литературной премии и проходивший на берегу озера в каком-то поселке, недалеко от Москвы. Он аргументировал свое предложение тем, что в отсутствие Катрича не хотел бы, чтобы Марфа проводила не только дни, но и вечера в одиночестве. Марфа с восторгом согласилась, не находя ничего предосудительного в том, что пойдет на концерт в обществе близкого друга семьи.

Зимин заехал за Марфой в пять часов вечера следующего дня. Марфа надела темно-зеленый брючный костюм, цвет которого очень гармонировал с ее пепельно-русыми волосами, и такого же цвета широкополую шляпу, которая очень подходила к форме лица Марфы, делая его нетривиальным, даже экзотичным с этими круглыми щеками, ямочками и янтарными глазами, выглядывавшими из-под полей шляпы. Марфа любила носить головные уборы, и в ее гардеробной было отведено отдельное место для целой коллекции различных шляпок и платков. Зимину Марфа показалась в тот день даже красивой, несмотря на то что до этого он считал жену Катрича совершенно бесхитростно сложенной, хотя признавал, что именно в этой ее простоте сложения кроется какая-то привлекательность, которой нет в красоте явственной, кричащей.

Концерт, проходивший под открытым небом, показался Марфе скучным. Все песни, которые исполнялись на нем, она уже слышала, а награждаемых деятелей литературной сферы она не знала. Никто из зрителей не был знаком ни Марфе, ни Зимину, поэтому они не были никем узнаны. По окончании концерта Зимин предложил Марфе заехать в ресторан, чтобы поужинать, и Марфа не стала возражать на это его предложение.

В ресторане, в который Зимин привел Марфу, несмотря на поздний вечер будничного дня, было много людей. Столики были вынесены на открытую широкую веранду, так что не чувствовалось ни духоты, ни тесноты пространства, а ощущался только тихий летний вечер, который в середине июля кончается лишь с рассветом.

– Как ты думаешь, в чем заключается главная сложность устройства человеческой жизни? – обратился к Марфе Зимин, глядя на нее своим странным проницательным взглядом. – Отчего бывает трудно принять решение, хотя при здравом рассуждении ответ кажется очевидным? Почему мы всегда пребываем в сомнении?

Марфа не выдержала долгого взгляда Зимина и опустила глаза, рассматривая узорчатую поверхность деревянного столика.

– Моя мама всегда говорила, что главная сложность в жизни заключается в желаниях, – сказала она после короткого молчания. – В желаниях, которые не могут быть однозначно оценены, а значит, не могут являться опорой человеческой жизни.

– Но ведь вся жизнь – это череда желаний, – в сомнении сузив глаза, произнес Зимин.

– Наверное, поэтому я не раз задавалась вопросом, чем же живет моя мать, если философия ее жизни сводится к отрицанию того, что единственно является признаком одухотворенности неживого существа, – грустно усмехнулась Марфа. – Хотя… – вдруг протянула она, поддавшись минуте забвения и внутреннему взору, вдруг открывшемуся в ней, – я и сама, наверное, едва жива…

– Мне ты кажешься самой живой и одухотворенной, – тихо проговорил Зимин, но Марфе показались эти его слова необычайно четкими и ясными.

– Возможно, потому, что ты сам одухотворяешь меня, – сказала Марфа.

Но, вопреки речам, исполненным доверительного откровения, Марфа не испытывала желания и потребности говорить с Зиминым о своих жизненных опорах и философиях. Ей нравилось вот так сидеть и говорить с ним, как нравится человеку все новое, неизведанное и обещающее открытие. И даже если бы Зимин молчал и вовсе не говорил с ней, ей бы все равно понравился тот вечер, со скучным концертом и ужином, который был так непохож на все ужины в ее жизни.