Свободу не просят. Повесть об одном дне

— Я верю в царя, как все! В России немыслимы революции, баррикады — мы особенный народ! Мне жаль брата Павла — что там за границей: ужас! И погубить так свою молодость, карьеру! Он мог бы выйти в люди! Революция? В эти дни кто у нас ведет массы? Священник! Куда? К царю! Зачем? Просить о своих нуждах! Вот — Россия! Рабочие, жены, дети — все к царю — просить свободу…

Илья говорил громко, волнуясь. За тонкой стеной, кто-то, прислушавшись, постучал и ответил с холодным спокойствием:

— Свободу не просят, Илья!

Илья достегнул пальто, сказал коротко:

— Ты встал, Роман? Идешь?

— Иду!

— Пойдем вместе!

Они сошлись в коридоре, Илья пожал тонкую жилистую руку соседа, договорил, улыбаясь:

— Идем вместе, хотя мы никогда не пойдем но одной дороге!

Роман добродушно ответил:

— Кто знает! Я думаю, скорее, чем ты рассчитываешь! Честные парни будут с нами! Сегодня, наверное, многие прозреют!

В каменных воротах их поджидал бородатый деревенский мужик в полушубке; Роман кивнул ему, мужик пошел за ними, нахлобучивая шапку и торопясь. Сизые тучи закрыли солнце, улицы были серы, но лица прохожих, как у этого мужика, были торжественны, солнечны и счастливы — над ними сиял неразгаданный образ царя.

— Вот он тоже, — обернулся Роман на мужика, — пришел из деревни верст за сто, только для того, чтобы взглянуть на царя!

— И прошение есть — добавил мужик, — прошение от всего мира! Ежели, случаем, от царя близко буду, то подам ему в собственные руки, как мир наказал!

Илья посмотрел в мужицкое лицо, сожженное июльскими зноями, обветренное зимними стужами, в груди его стало ласково и тепло, он сказал:

— Ты видишь, Роман? Сегодня последний день старой русской нужды, темноты, бесправия, невежества! От сегодняшнего дня пойдет новая жизнь! Гапон поднял народ, Гапон поведет его дальше!

Мужик наклонил ухо, прислушиваясь, спросил у Романа тихо:

— Кто такой Гапон этот?

Илья всплеснул руками:

— Разве вы ничего не слышали о священнике Гапоне? Да ведь это такой человек, которого сам бог послал русскому народу! Сила, мощь, умение

схватить мысль толпы с первого слова, с намека! Умение поставить вопрос так, что через полчаса не остается ни одного человека, который бы не понимал, что нужно сейчас делать!

Роман пожал плечами, сказал коротко:

— Мы ему не верим! Он связан с полицией, с правительством — это факт.

— Да нельзя же, нельзя же! — перебил страстно Илья — понимаете, что нельзя всегда и всюду выискивать подвохи, обман! Партийные ему не верят из зависти, из-за того, что он ведет народ, а не они… За ними же идет горсть!

— К сожалению, да!

Илья засмеялся:

— Ну и славу богу, что сознался!

На углу 4-ой линии Илья остановился. Скрюченная старушка обошла их, проворчала:

— Светопредставление какое то! Обедни давно отошли, а народ все идет и идет. Куда идут, и сами, мотри, не знают!

— К царю, бабушка!

— Нужны вы ему!

Роман расхохотался, старушка погрозилась, ушла. Илья сказал спокойно:

— Я должен идти в Нарвский отдел, там будет Гапон. А вы?

— Да мы с Герасимычем попутешествуем по Васильевскому. У нас на Васильевском все-таки потверже настроение…

Герасимыч остался с Романом. Илья наскоро пожал их руки, прошел между серых солдатских шинелей, строившихся с ночи на набережной. Его не останавливали, не опрашивали. Солдаты прыгали с ноги на ногу, винтовки их стояли в козлах, возле них с тупой задумчивостью рыженький солдатик жевал хлеб, выбрасывая крошки ворковавшим в снегу голубям.

2. «К тебе, государь»!

Накануне и в воскресенье все одиннадцать отделов «Петербургского Общества Фабричных и Заводских Рабочих» непрестанно переполнялись сменявшимися толпами самого разнородного люда. В Нарвском отделе каменная лестница, забитая беспрерывно двигавшимися людьми, едва сдерживала тяжесть толпы: по одной стороне ее входили, по другой выходили, по нескольку минут оставаясь в помещении, чтобы выслушать еще раз прошение к царю, крикнуть:

— Правильно!

— Иначе жить невозможно!

— Царь-батюшка поймет!

Когда Илью на плечах толпы внесло в зал, он в мертвой тишине услышал волнующий необычайный, хотя уже усталый и охрипший голос, читавший с артистической выразительностью.

«Гапон!» — подумал Илья и, приподнявшись на локтях, поверх моря обнаженных голов увидел впереди того, кому принадлежал голос: «Священник и толпа! Как хорошо! И как он читает!».

Накануне до поздней ночи Гапон лично об‘е-хал все одиннадцать отделов, говорил с возрастающим возбуждением, поднимая все более и более настроение толпы. Он надорвал себе голос, едва держался на ногах — с утра же мог только прочесть в сотый раз прошение царю. Он едва заглядывал в гектографированный листок, он повторял в сотый раз слова, жесты, волнуемый тысячью глаз, затаенных дыханий, не думая о них. Он чувствовал только одно, как это чувствуют актеры, даже нс слышащие аплодисментов, чувствовал страшный, головокружительный успех и упивался своею невиданной властью над толпою.