Свободный полет. Беседы и эссе

— Вот фиг его знает, Вадим! Я сейчас вспоминаю свою юность и понимаю, что в 15 лет поступать и учиться в вузе еще рано. Опять же, каждому своё, но я просто помню себя: такой вот высокий и яркий, ходил весь на шарнирах, вроде бы талантливый, и все это понимают, но никто ничего со мной сделать не может. У нас был прекрасный художественный руководитель курса, Александр Константинович Граве, но педагогика не была его вселенной. Я реально просто болтался по институту, пока меня на третьем курсе Владимир Иванов не поставил сначала на один отрывок, потом на другой. По большому счету профессию я начал понимать только во время своей первой театральной работы, в «Современнике» — с Кириллом Серебренниковым и Мариной Неёловой, когда мы репетировали «Сладкоголосую птицу юности» Теннесси Уильямса. А по-настоящему узнал механизм этого дела, почувствовал себя хорошим, профессиональным артистом, может быть, только в прошлом году, как ни странно.

— Да что ты!

— Вот в прошлом году я закончил сниматься в «Воскресенском», где играл хирурга Воскресенского.

— Как зацепила тебя эта роль. Всё время к ней возвращаешься.

— Там был очень хорошо придуман персонаж, и всё сложилось как пазл — моя личность эмоциональная, физиологическая и духовная, и грим, который мы придумали. Я прямо это прочувствовал. Знаешь, когда долго играешь кого-то, то так или иначе в какой-то момент начинаешь будто жить через призму своего героя, а это хирург, он такой себе крутой чувак вообще, такой прям суперпацан. Я вспоминаю и думаю: «Блин, как классно вообще было быть Воскресенским».

— А что за сложный грим у тебя?

— Ну там вообще несложный грим, просто у меня была борода — я тебе фотографию, если хочешь, пришлю.

— Пришли в вотсап. Недавно ты снялся в фильме Михаила Идова «Юморист»…

— А вот там был парик. (Смеется.) Как сказали мои друзья, «Юр, ты уже как Никита Михалков: надел на себя усы, парик — неважно, просто ты заходишь в кадр и говоришь какой-то текст». (Смеется.) «Юморист» — дебютный фильм Миши Идова, там прекрасный сценарий, много иронии, и фильм такой до боли «идовский» — он в детстве тоже уехал за границу и жил где-то или в Америке, или в Германии. Но всё равно он «плоть от плоти»… Мы все такие, понимаешь, россияне. (Улыбается.) Роль там у меня совсем небольшая. Мне кажется, у меня получился довольно смешной человек, он, типа, звезда советского кино, ездит за границу, и вот он только приехал оттуда и увидел там все эти иностранные штучки, которые его потрясли, и он об этом рассказывает с таким рвением. То есть он плейбой. Когда мы думали об этом персонаже, то вспоминали наших советских звезд: Абдулов, Янковский, Боярский. Получился такой собирательный образ. И съемки были в кайф!

— Хочу от съемок вернуться к истокам. То, что ты в 15 лет сдал в школе экстерном экзамены и поступил в «Щуку», это была твоя идея или, может, родители подсказали?

— Ты знаешь, это была моя идея. У меня всегда было какое-то шило в одном месте.

— Хотел вырваться из собственной оболочки?

— Или так. Я же учился в киношколе — собственно, многие оттуда вышли, и Женя Цыганов. Мы вместе там учились и вместе поступили на первый курс. Женя проучился со мной первый курс, а потом… Видишь, он уже тогда был таким умным и глубоким артистом, он понял: «Нет, мне надо поступать к Петру Наумовичу Фоменко». Я не мог такими категориями тогда размышлять, но не суть. И в какой-то момент я подумал, мол, хватит уже в киношколе учиться, сдам-ка я быстро экзамен. Но что-то пошло не так, времени не было, и я такой «ладно, фиг с ним», купил в переходе какой-то аттестат и поступил в Щукинское училище. (Смеется.) Говорю крамольные вещи, которые, может быть, не стоит говорить.

— Ну что уже, всё равно сказал. Тебе было пять лет, когда вы с мамой уехали в Канаду, в десять лет ты вернулся в Москву, к отцу. Почему? Какая была мотивация?

— У меня, естественно, не было мотивации — мне было всего десять лет. Не я принимал решение, это было стечение обстоятельств в жизни моей мамы, которая уехала с двумя детьми и одним чемоданом в Канаду в 1982 году. Они с отцом были женаты много лет — может быть, в какой-то момент они плохо разошлись, но все-таки это были глубокие связи. Мама посылала меня в Москву, к отцу, на какое-то время и не думала, что это решение станет судьбоносным. Я тоже был мальчиком непростым, требовал папу — короче, я был такой весь нервический, что называется. И я поехал к отцу и к его новой жене, которая, в общем-то, стала мне второй мамой, она меня воспитывала. Вот так сложилось.