Свободный полет. Беседы и эссе

— Конечно, надо было. Особенно когда я снимался у Никиты Михалкова, потому что кроме того, что он великий режиссер, он еще был и моим любимым режиссером, поэтому мне очень хотелось его не подвести. Плюс русский язык, который тогда для меня был неизвестным полем, я в нем чувствовал себя очень некомфортно — будто тебе надо танцевать, но ты находишься в одежде рыцаря из Средневековья, в броне тяжелой. Всё вместе это было очень сложным и очень красивым периодом, хотя я сильно переживал. На самом деле, российское общество сильно повлияло на меня, — я стал более открытым. В России люди чаще, чем в Европе, говорят друг другу: «Спасибо», «До свидания», «Я тебя люблю», «Ты такой красивый», — здесь чаще выражают свои чувства. Даже когда говорят: «Ты не мой человек». Вот это мне нравится. Мне кажется, когда ты открыто выражаешь свои чувства, жизнь становится богаче, объемнее. Ты вдруг задумываешься, например: «О господи, когда я последний раз говорил маме, что я ее люблю?»

— Сентиментальность — отличная терапия. Слушай, а это правда, что брат предложил тебе написать письмо Михалкову с просьбой пригласить тебя сниматься?

— Да-да. Мы оба любили его фильмы. Брат мне сказал: «Напиши Михалкову письмо». Я резонно сказал: «Зачем ему сербский актер, который почти не говорит на русском?». Письмо я, конечно, не написал, но, видишь, через два месяца мне позвонили.

— Как ты воспринял эту ситуацию? Как чудо?

— А по-другому и не объяснить. Особенно после того, как мне брат сказал: «Пиши письмо».

— Много таких чудес в твоей жизни было?

— Нет. Я вообще не надеялся на какие-то большие чудеса. Мой план развития заключался в том, чтобы жить в Белграде и играть в театре. И чтобы всё происходило постепенно: сначала две-три роли, такие маленькие, потом средние, потом большие, и, может быть, меня впоследствии примут в театр на зарплату.

— Вот такая ровная неторопливая жизнь. Вообще-то, зная тебя, в это трудно поверить.

— Но когда я был на третьем курсе, я получил роль в самом успешном кинопроекте за последние десять лет. И проснулся очень популярным.

— Быстро адаптировался к новой жизни?

— Пришлось. Я понял: о’кей, теперь надо так жить. Нельзя было пройти через торговый центр, чтобы тебя не останавливали. До сих пор у меня немножко паника, когда надо зайти в торговый центр, потому что в пике этой популярности возникала в буквальном смысле очередь желающих со мной сфотографироваться. Я и сегодня не получаю огромного удовольствия от того, что меня узнают, просят автограф. Для меня важно, чтобы я мог заниматься любимым делом и чтобы были интересные роли.

— Но популярность невозможна без повышенного внимания, особенно к личной жизни. У тебя был роман с Аглаей Тарасовой, и за вашими отношениями пристально следили СМИ. А как с личным обстоят дела сегодня?

— Спокойно. (Улыбается.) Всё спокойно и всё нормально. Я, как и тогда, не люблю о своей личной жизни говорить, я ее не прячу, так же как я ее не прятал, когда мы с Аглаей были вместе. Мы долго не светились, потому что не было причин. Просто потом, когда появился фильм «Лёд», было глупо выходить на красную дорожку по отдельности. Мы вели себя естественно. Я так себя веду и сейчас: у меня есть девушка, я ее не прячу, но я не люблю пользоваться личной жизнью, чтобы добиться дополнительной популярности. А люди это делают, они знают, что в инстаграме фотографии с девушкой собирают больше лайков, чем фотографии, где ты один. Если бы мы запустили какую-то ссору, сыграли скандал, люди были бы в восторге.

— Но у тебя и так в инстаграме миллион подписчиков, — это очень даже неплохо для драматического актера, обычно такое количество собирают звезды шоубизнеса.

— Да, это хорошо, слава Богу, это есть. Как я говорю, эта популярность является и крестом. Своей жизнью ты должен ненавязчиво что-то продемонстрировать, особенно молодым людям. Это дополнительное воспитание, которое они получают: у нас есть воспитание, которое мы получаем от родителей, а есть воспитание, которое получаем от своей культуры, от своего общества, от своей страны, от своего народа — от нашего, в широком смысле дома. Здесь, в России, я считаю себя уже почти русским, но, если бы не считал себя русским, а считал только сербом, — не было бы никакой разницы: у нас похожая система ценностей. Популярность не принадлежит мне, она дана мне по какой-то причине.