Свободный мир

Джил не улыбалась идея смотреть двухчасовой умиротворительно-пропагандистский фильм про быт людей под А-17, снятый каким-то восторженным придурком из Одиннадцатого сектора для пока ещё свободного мира. Она была собрана и трезва и с издевательским удовольствием наблюдала за тем, как Анна безуспешно пытается справиться со своим страхом. О, какой беспомощной, несмотря на все её попытки изобразить равнодушие, она была, как жалко хлопала густыми ресницами, как тряслись её длинные пальцы. Не было, пожалуй, во всём мире человека, который боялся бы и ненавидел А-17 больше, чем она. Для Анны применение информационного оружия было глубоко личным оскорблением. Само собой, она агрессивно реагировала на любые шутки по поводу её отца, который, по мнению Анны, был чуть ли не святым и погиб, героически выполняя задание. В какой-то момент Джил даже смогла посмотреть на ситуацию её глазами и как следует повеселиться: ведь так оно и было. Эс и правда выполнял задание (и действительно, как он считал, в интересах свободного мира), Роулс и Эмри и правда его подставили и не спасли, хотя могли бы, Эмри и правда ему изменяла. Вот только Анна упускала из виду одну небольшую деталь: Эс заслужил всё это, как никто другой. Но неужели от неё можно было ожидать объективности? Конечно, она видела в распространении А-17 поражение всех идей, за которые, как она высокопарно выразилась, погиб её отец (Джил попыталась доходчиво и ёмко объяснить, за что он погиб на самом деле, но в результате получила только синяк на руке).

«Кто бы мог подумать, что страдать за интересы свободного мира буду я? Ещё и физически», — подумала Джил, внимательно следящая за временем. Миссия у неё, конечно, была так себе, но она намеревалась остаться верной своему слову. Да и предыдущее её задание, следить за Анной и будто бы невзначай сливать ей нужную информацию, было куда хуже. Теперь оставалось только незаметно ускользнуть из дома, остальное было проще. В идеале план вполне мог обойтись без неё, она была нужна разве что для перестраховки на случай, если Гений всё же ошибся.

Утро в Третьем секторе казалось чуточку менее отвратительным, чем обычно, поскольку это было то самое утро, в которое всё должно было закончиться. Эмри проснулась за две минуты до будильника и, открыв глаза, села на кровати, ища ногами тапочки. К счастью, проснулась она не в своей музейной спальне, а в комнате Гения, где не было вообще ничего, кроме не слишком удобной кровати. Эмри было не на чем остановиться взглядом в то утро. Она встала и пошла умываться так, словно это имело ещё какое-то значение.

По пути в ванную комнату Эмри прошла через гостиную и слегка удивилась, обнаружив на столе завтрак и свёрнутую записку. «Что, серьёзно?» — спросила она вслух, хотя, конечно, он, находясь за тысячи километров от неё, не мог её услышать. «Завтрак от человека, который не умеет готовить. Что могло бы быть ещё более неуместным в этот день? — она потёрла рукой заспанные глаза. — Ну, разве что цветы в ванной». Она открыла дверь и рассмеялась, хотя её смех был куда неуместнее даже нелюбимых ею роз, которыми оказалась доверху завалена ванна. И если б Эмри не была до такой степени поглощена своими мыслями, всё это, несомненно, заставило бы её задуматься. Вот только в то утро она восприняла это как очередной нелепый и неудачный знак внимания и на этом остановилась. Она неспешно оделась и вышла из дома, созерцательно глядя по сторонам. У неё ещё было время.

Даже удивительно, насколько мало всё здесь изменилось за восемнадцать лет: как будто все эти маленькие деревья-мутанты с жёсткими листьями законсервировались в стеклянной банке оранжереи в ожидании возвращения Эмри. Вот только, увы, на самом деле она сюда никогда не возвращалась. Точнее говоря, как бы Гению ни нравилось верить в обращение времени вспять, она давно уже стала совершенно другим человеком, не имеющим ничего общего с прежней Эмри. Тогда как он вместе с внешним городом тоже законсервировался в маленькой, неприлично расходящейся с его статусом квартирке, полной старого барахла, и, казалось, ни на день с тех пор не постарел, она жила. И пусть он с упоением одержимого это игнорировал, он давно любил не её, а свои воспоминания.

«И пусть, — подумала она, задрав голову и мысленно оценив высоту здания. — Надеюсь, он не успел слишком во мне разочароваться. Надеюсь, ему было так же постыдно хорошо со мной, как мне с ним». Она шла по петляющей гравийной дорожке, минуя все входы в корпорацию, и мечтала о слезах. Сейчас положено было размышлять о чём-то серьёзном, раскаиваться, сожалеть, но она почему-то не могла. Что ж, это расхождение между тем, что она должна была чувствовать, и тем, что она чувствовала на самом деле, и было причиной, предопределившей её планы.