Свободный мир

— А, что бы я ни сказала, ты это и так знаешь. Ты нравился мне любым, просто это было… слишком непонятно, неправильно для меня, — она вновь замолчала и заговорила лишь спустя некоторое время, приоткрыв глаза. — А ведь мне интересно, что ты думаешь обо всём… что происходит, что произойдёт.

— Думаю, что умер и попал в рай, — ответил он, впервые не задумавшись над уместностью своего ответа.

— Да я же не об этом. Не о нас с тобой, — она вдруг погрустнела. — Подумай, как мне тяжело вовлекать тебя в настолько опасное предприятие, к которому ты ещё и безразличен. Потому я и хочу знать, чего бы хотел ты.

— Я бы хотел, — ответил он, вспомнив о своих планах, — чтобы ты ела пирожные, а не отвлекалась на бессмысленные разговоры.

— Ты как всегда, — возмутилась его несерьёзностью Эмри. — Ну давай, можешь меня покормить, если хочешь.

— Нет уж, — он, не обращая внимания на её недовольство, отстранился и вернулся на своё место в кресле напротив, — ты что, сама не можешь поесть, что ли?

— Ты неисправимо не понимаешь моих намёков, — ещё более разочарованно сказала она.

Но он отлично понимал её намёки. Это Эмри не очень понимала, чего он от неё хочет. Впрочем, она и не должна была понимать.

XL

В тот день, когда на Калифорнию упала ядерная бомба и Соединённые Штаты вдруг стали менее соединёнными, когда сотрудники корпораций по всему миру, толкаясь и сбивая друг друга с ног, ломились в предусмотрительно оборудованные бомбоубежища, когда младший эксперт Комитета по этике Джим Роулс, некстати вернувшийся домой, трясся от страха в подвале, Гений дал первое обещание, которое не мог не нарушить: он пообещал Эмри, что с ней никогда не случится ничего плохого. Выбрать момент менее подходящий для этого было попросту невозможно: пока все окружающие так отчаянно хотели забиться куда-нибудь поглубже, что готовы были тут же расстаться с жизнью в давке, они, никем не замеченные, вошли в отдел и расположились у зеркальных окон, выходящих на один из бесчисленных садов внешнего города, цветущих вопреки мартовской слякоти. В тот день все с таким упованием ждали конца света, что, как бы невозможно это ни звучало, пропустили его, не заметив, как единый свободный мир, незыблемость которого прежде даже не ставилась под сомнение, распался на маленькие феодальные кусочки. С того самого дня в этом новом мире уже никто не мог быть в безопасности и уж тем более никто не мог эту безопасность гарантировать.

«Ты не должна возвращаться в сектор, ты можешь оставаться здесь», — сказал он ей в тот день. Потому ли, что боялся за её жизнь? Или просто нашёл предлог, чтобы её не отпускать? Эмри не знала точно, но предполагала, что истина где-то посередине.

И так же, как все прочие боялись не того, чего следовало бы, ожидая ядерной войны, которой просто не могло случиться (хотя бы потому, что в новом постапокалиптическом мире было совершенно неясно, по кому наносить ответный удар), так и Гений понятия не имел, как и, главное, от чего он должен защитить Эмри. Увы, мир, полностью контролируемый информационным оружием, был единственным, в котором он мог бы выполнить своё обещание. Он так любил А-17, выделяя его среди прочих разработок, которыми занимался, именно по той причине, что оно приближало к нему этот понятный и безопасный мир.

Но Эмри не хотела быть оберегаемой и не просила его давать это обещание: её унижала сама идея его покровительства, в которой ей не зря виделось нечто зловещее. Она была его подарком судьбы, перевязанным бантом, а он — законченным психопатом, ревностно оберегающим свой подарок от любого посягательства и ущерба. Но самое плохое заключалось в том, что Эмри всё это доставляло удовольствие. Но ещё больше, больше, чем что бы то ни было, ей нравилось выводить его из себя. Теперь она наконец могла себе в этом признаться: она обожала его злить, это было самое прекрасное чувство, которое она когда-либо испытывала. Увы, Эмри слишком хорошо понимала, насколько это неправильно.