— Мне… — признался Нелепин, хотя признаться было ему трудно. — Но… Мы с вами оказались два слабака: вы отреклись и я отрекся.
— Нет-нет! Только не это, только не два. — На лице императора впервые появилось выражение боли.
Случилось так, что «Заметки» на том не кончились, Нелепин присоединил к ним еще и небольшую публикацию из газеты «Труд».
…Какими будем мы в 2001 году? Ведь всего пятилетка (как измеряли время раньше) осталась до начала нового века, нового тысячелетия. Сумеет ли наша страна преодолеть нынешние трудности, наладится ли в ней жизнь? С этими вопросами корреспонденты «Труда» обратились к известным людям.
Юрий Лужков, мэр Москвы:
— Прямо так сразу и ответить? (Задумывается.) Считаю, что мы перейдем к реальным экономическим преобразованиям и реформам. И будут достигнуты первые успехи.
— Но может быть, это случится раньше?
— Вряд ли. Надо прежде вырваться из нынешнего хаоса. Определить точные цели, задачи. Пока все это не ясно. Следует четко и определенно сформулировать те социально-экономические, да и политические идеи, вокруг которых сплотится весь народ. И тогда сообща, имея все то же самое, что и сегодня, тех же людей, можно решить многое. И решим. Не сомневаюсь.
Себя же в 2001 году вижу завершающим работу на посту мэра столицы. (Улыбается.)
Владимир Лукин, председатель Комитета по международным делам Государственной Думы:
— К 2001 году добьемся положительных сдвигов. Впрочем, даже раньше — через три-четыре года. Я в этом не сомневаюсь. Экономика вырвется из застоя, и Россия пойдет вперед.
— А если говорить не об экономике, а о нравственности?
— Произойдет смена парадигм, образцов поведения. Весь этот «новорусский» разгул не свойствен исконному укладу жизни России, ее историческим традициям. То, что сейчас мы видим, считаю все-таки временным, преходящим. Это ненадолго. Мы по своей сути иные — нравственнее, чище.
Что касается меня… Наверное, к тому времени буду потихонечку, говоря есенинскими словами, «бренные пожитки собирать».
Станислав Говорухин, кинорежиссер, депутат Государственной Думы:
— В 2001 году меня не будет.
— Как это?
— Не будет, и все. Я еще в детстве решил прожить до начала следующего тысячелетия. Сейчас, конечно, понимаю — мало, еще хочется. Но уж решил, так решил, что делать…
— Страшновато как-то звучит. Ну а что, по-вашему, ждет страну?
— Так если меня не станет, то и страны тоже не будет. Для меня по крайней мере… (Посмеивается.)
— Вы это серьезно?
— Если вам нужно несерьезно, то это не ко мне. У Гусмана тогда спрашивайте. Целую.
Василий Лановой, артист:
— Один вопрос? Пожалуйста. В стране будет диктатура, а сам я буду сидеть в тюрьме…
— Простите, на чем основан ваш столь мрачный прогноз?
— А это уже другой вопрос…
Бис-сюжет из «Труда»
Было дело, Нелепин встретился с человеком со свалки — интеллигент, кандидат наук. Нелепин записал встречу, его заинтересовал интеллигент-свалочник. Все еще приемлемый образ. Теперь он прочел в «Труде» другой материал и задумался: значит, и на свалке есть своя интеллигенция? А может быть, и своя аристократия? Свалка — новое эколого-социальное явление в новой России, и если ей все-таки не принадлежит будущее, то будущее обязательно должно со свалкой считаться.
Исходя из этих соображений Нелепин и вклеил очерк из «Труда» в свою тетрадь с сюжетами под № 9.
Нелепин нынче многое приберегал, потому что «а вдруг?». (А вдруг пригодится?)
День и ночь километрах в пяти к востоку от Прокопьевска курится разноцветный, ядовитый даже на вид дымок. Городская свалка, хранилище отбросов и одновременно — обитель, пристанище человеческое. Здесь живут люди, много людей. Кажется, что и от них от всех струится тот же удушливый смрад. Это — их атмосфера, их дом, семья, это — их жизнь. Как будто другой никогда и не было.
Несколько лет назад здесь, на свалке, разгорелась настоящая война, с кровью и жертвами. Невесть откуда, нарушив, в общем, вполне мирное существование обретающихся здесь людей, на свалку нагрянули полчища псов. В борьбе за пищу человек и собака начали рвать друг друга на куски.
Та кровавая схватка людей и псов продолжалась долго и завершилась победой двуногих. Жертвы среди людей — шесть человек, не считая раненых и изувеченных. Собак же сотнями забивали камнями, палками, обливали бензином и поджигали. Потом насаживали на крючья и сбрасывали с 35-метровой высоты вниз, к изножию огромной мусорной кучи. Кстати, крючья — это обычные вилы с выломанным средним зубом и загнутыми под прямым углом остальными двумя — основной рабочий инструмент обитатели свалки. Без него — смерть, и потому бомжи даже на ночь привязывают крючья к рукам.
Собак здесь и сейчас — сотни, больше даже, чем было. Людей тоже заметно прибавилось. Но люди и звери теперь вполне уживаются: свалочный полигон очень увеличился, места хватает всем.