Свистулькин

Навстречу проехало ландо c молодым человеком в самом невероятном фраке, какой только можно представить, с гигантским отложным воротником. Стоячий воротничок рубашки касался полей круглой шляпы. И такие фраки, и стоячие воротнички, и круглые шляпы строжайше воспрещались покойным императором, видевшим в парижской моде революционный дух. К вечеру похолодало, и молодой человек явно мерз, демонстрируя Петербургу оригинальный склад ума. Простоватое лицо франта несло сложное выражение. С одной стороны, моднику хотелось показать обыденность и безразличие, дескать, благородный человек нарядился по своему вкусу, нечего обсуждать, с другой – не мог сдержать ликования и гордости: смотрите, смотрите, каков я, как смел и элегантен! Ехал он с форейтором, что также запрещалось.

Прошло только несколько часов нового царствования, а улицы уже заполнились нарушениями павловских постановлений: на каждом шагу попадались круглые шляпы, сапоги с отворотами, туфли с лентами, длинные панталоны. Александр Андреевич был поражен – сколько, оказывается, заводили тряпья, чтобы хранить в сундуках безо всякой возможности носить публично. Молодой человек, шедший по Невскому, приветствовал всех без исключения встречных прохожих, выглядевших людьми благородными. Он каждый раз поднимал круглую шляпу, открывая прическу а-ля Тит, также запрещенную.

Аплечеев неодобрительно относился к монаршей требовательности по части нарядов. Не только из личных соображений, хотя по долгу службы ему приходилось заниматься глупой и неблагодарной борьбой. Александр Андреевич, человек практический, далекий от символизма и отвлеченных размышлений, резонно считал, что с должным усердием можно добиться многого. Например, в самом деле сделать из фасона шляпы политику.

К слову, в целом Аплечеев скорее симпатизировал начинаниям Павла, принадлежа к незначительному меньшинству среди элиты. Александр Андреевич полагал строгость необходимой после вольницы царствования Екатерины, в особенности последних лет, когда стареющая императрица не могла уже править с былым усердием. Павел Петрович, конечно, перегибал палку и часто не мог сдержать своего вздорного характера, но одновременно, во многом благодаря личному прилежанию и организованности, сильно преуспел в наведении порядка. Мнение Аплечеева было до того непопулярно, что он не решался высказываться вслух, опасаясь выглядеть лицемером и подлизой, если не олухом, что того хуже.

Экипаж остановился на Мойке, возле Полицейского моста. Александр Андреевич быстрым шагом почти вбежал в дом Чичерина, где квартировал в то время Пален; на ходу он двигал плечами, разминая затекшую спину. Аплечеева ждали, его сразу же провели в знакомую залу перед кабинетом губернатора и попросили обождать. Лакей скрылся внутри кабинета. Из-за закрытой двери донеслись приглушенные голоса, Александр Андреевич прислушался, но не сумел различить ни слов, ни даже кто говорит. Он нетерпеливо прошелся по зале, заставленной множеством предметов: оттоманки, кресла, секретер, столики. Мебели для комнаты было многовато, ее явно перенесли сюда из помещения попросторнее. Вещи добротной, даже роскошной работы, но совершенно вышедшие из моды, в чем Аплечеев, к сожалению, разбирался. Жена, Екатерина Александровна, заставила его сменить и квартиру, и обстановку после повышения. Она пыталась и прежде, но тут сделалась совершенно неудержима, упирала на престиж высокого поста. Модные затеи обошлись в целое состояние, а Аплечеев богат не был, жалование получал не самое значительное и взяток не брал. По большому счету. Словом, Аплечеев хорошо понимал, что означают эти изогнутые ножки, изгнанные, должно быть, из парадных зал.

Пригласили входить. Графа явно только что разбудили: на лице еще горели следы диванной обивки, но Аплечеева он встретил у двери и поприветствовал самым бодрым и доброжелательным образом.

Губернатор и обер-полицмейстер заняли безукоризненно модные кресла лучшей парижской работы. Граф, несмотря на деланную энергичность, выглядел уставшим и разбитым.

«Тяжелая, должно быть, работа, – подумал Аплечеев, – царей убивать».

Пален предложил закусить, чаю или чего-нибудь, как он выразился, посущественнее. Александр Андреевич отказался, и мужчины перешли к делу. Пален слушал молча, отвернувшись в сторону шпалеры, словно рассматривал подробности вышитой морской баталии. Аплечеев закончил, Петр Алексеевич помолчал еще секунду, постукивая по ручке кресла.

– Кавалергард?

– Вернее всего.

– Паскудно. Нет, Александр Андреевич, такой поворот нам совсем некстати. Петербург гудит, словно пчелиный улей. Подобное убийство произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Попрошу вас пока оставить дело без движения. До особого указания.