Свирель

Это был мой шанс: теперь или никогда — и я решилась им воспользоваться.

— Бабушка, милая, дорогая, хорошая! — бросилась я к ней на шею. — Возьми и меня туда с собою.

Бабушка подумала, что это я прошусь из участия к ней, что только одна я ее пожалела, и потом вдруг улыбнулась, глаза ее приняли ласковое выражение, и она поцеловала меня в голову.

— Хорошо, внучка, — ответила она. Ты поедешь вместе со мною!

Я готова была прыгать от радости.

...Приезжал из города нотариус. Мама долго совещалась с ним и в виде любезности послала князю Сергею Ивановичу в Петербург удостоверение, что проценты по закладной с него получены за три года сполна. Вот не ожидала, что имение князя Сергея Ивановича заложено у мамы!

...У нас уложены все сундуки и картонки. Сегодня с вечера их посылают в Захарьино, а завтра утром я и бабушка уезжаем туда вдвоем, взявши с собой одну только девушку. Мама хмурится, недовольна, что бабушка уезжает, Долли ходит, точно ее приговорили к смертной казни, Веребьин чувствует себя хозяином. Мне жаль оставлять Долли одну, но она настаивает, чтобы я уехала в Захарьино.

Свадьба назначена на первое ноября, венчание будет в Соборной церкви (почему не в Захарьине?), а затем Долли и Веребьин уедут за границу. Таково желание жениха.

До первого ноября еще много времени, и я успею пожить в Захарьине.

Из Петербурга и Москвы уже начало приходить приданое Долли, и мама считает своей материнской обязанностью лично устроить счастье дочери.

VII

Был вечер, часов около восьми. Дул сильный ветер, гудели деревья, и так было темно, что если б в людской не светился в окне огонь, то трудно было бы попасть в нее из господского дома. Касьянов был во всем доме один и читал журналы, которые привезли с почтовой станции. Горел камин в гостиной, и в ней, с ее красного дерева старинной мебелью, было ласково и уютно.

Вдруг кто-то постучал в окно. Касьянов вздогнул от неожиДданности и подошел к стеклу. Приложив обе руки к щекам, кто-то смотрел в окно со двора.

— Александр Иванович, — послышался голос. — Пожар!

У Касьянова похолодело под сердцем.

— Где? — спросил он. — Это ты, Иван?

И, накинув на плечи пальто и не найдя в темноте шапки, он так и выскочил с непокрытой головой на воздух.

Половина неба была окрашена в красный цвет, и издалека слышался частый звон в церковный колокол. Теперь, при свете зарева, видны были и людская, и погреб, и даже далеко впереди еловый лес. У людской кучкой стояло несколько работников и женщин. Зарево то становилось мутнее, то вновь вспыхивало еще ярче, чем прежде.

— Это в Вербилках! — крикнул кто-то.

— Дурак, черт! — послышался ответ. — Вербилки-то где? А горит вон где!

— Звонят-то в Захарьине! Это захарьинский колокол!

— А я так полагаю, Александр Иванович, — сказал Иван, — что это и горит в Захарьине!

— Подожгли!.. — крикнул кто-то. — Там на господ шибко недовольны...

Чувство беспокойства овладело Касьяновым. Зарево действительно было на захарьинской стороне.

— Поди старая генеральша с барышней перепугавшись! — сказала скотница Настасья. — Вчера только приехали, а нынче уж и пожар!

— А ты откуда знаешь, что они приехали? — спросил Касьянов.

— Давеча трактирщик Зязин сказывал, — ответила она, — что приехали старая генеральша да молодая барышня. Только вдвоем.

Касьянов побежал в дом, разыскал шапку и снова выскочил на двор.

— Иван! — крикнул он. — Седлай скорей Кубаря, скачем в Захарьино!

Через десять минут они уже ехали по дороге к ковригинской усадьбе.

Зарево становилось все ярче и шире, и теперь уже видны были клубы дыма, выкатывавшиеся из-за леса. И чем ближе Касьянов и Иван подъезжали к Захарьину, тем все больше и больше они убеждались, что горит именно там, и Касьянову представлялся уже весь ужас положения несчастных женщин, одних в громадном доме, которым не у кого было искать помощи. Что, если это горит самый барский дом? Где они теперь? И если это, действительно, был поджог, то кто поручится, что теперь там не происходит драма, при одной только мысли о которой становится жутко на душе.

— Господи, спаси ее! — шептал по дороге Касьянов. — Спаси и сохрани!

Сейчас, за этим бугром, видно будет все Захарьино. Сейчас решится вопрос, горит ли это село, горит ли барский дом или что-нибудь еще. И боясь, как бы не оступилась лошадь о замерзшие кочки и колеи, Касьянов поскакал вперед. Оставив Ивана далеко позади себя, он обогнул бугор и выехал на лощину.

Горело, действительно, в усадьбе. На захарьинской церкви ярко светился крест, и все стекла барского дома отражали в себе зарево пожара, так что было похоже, будто в доме бал и горит множество огней. Внизу текла еще не замерзшая река, и создавалось впечатление, точно она была наполнена раскаленной красной медью. На этом месте, где горело, высоко к небу поднимался колоссальный фонтан искр. Теперь было ясно, что горел хлеб. А его было очень много.

У Касьянова отлегло от сердца.

— Слава богу!.. — проговорил он и даже перекрестился. — Она в безопасности.