Свинцовый залп

Это выдохнул над моим ухом разувай. Круто повернувшись, он побежал. Я бросился следом за ним, чуть не сорвался в реку, с трудом выпрямился и с радостью почувствовал, что проклятый мост кончился.

— Стой! — крикнули опять от моста. Раздался выстрел, второй, третий. Пули проныли над головой, а затем послышалось понуканье, и лошади ринулись в речку. Но зачем белым казакам задерживать двух разуваевских босяков?

Бежавший впереди меня разувай под выстрелами поддал ходу. Я тоже поднажал, решив не отставать от него. Он знал здесь все ходы и выходы, а я в одиночку рисковал свалиться в первую же яму, попасть в тупик или разбить лицо о какой-нибудь столб. Мы мчались переулками, прыгали через плетни, лезли через заборы и дувалы, врывались в покривившиеся калитки, ныряли в черные пасти подвалов, выбегали из них другими ходами и снова бежали. Разувай сделал вдруг ловкий прыжок в сторону и скрылся за узкой дощатой дверью. Я ударом ноги распахнул ее и влетел куда-то в темноту. Не знаю, что это было: сени дома или сарай. Прислонившись к стене, я с хрипом перевел дыхание. Этим я выдал место, где стоял, но к защите приготовиться не успел. Разувай подкрался по-кошачьи бесшумно и вдруг навалился на меня, одной рукой снова сдавив мне горло, а другой зажав рот, да так, что затрещали мои челюсти.

— Слово скажешь — убью! Тиха будь!

— Да иди ты к черту! — выдавил я. — Белые нас здесь не найдут?

В следующую же секунду я понял, что сделал большую оплошность и что конспиратор из меня ерундовый. А если он спросит, почему я прячусь от белых? Что отвечать буду? Как буду выкручиваться? А он действительно спросил:

— От белого прятаться? Зачем тебе от казака прятаться надо?

Он смолк. Казаки ехали мимо шагом. Через тонкую дощатую дверь слышны были их голоса. Мы оба затаили дыхание. А когда конский топот смолк вдали, разувай, не снимая руки с моего горла, спросил:

— Сиренке есть?

— Ну, есть.

— Давай зажигай. По шерсти смотреть будем, какой ты зверь есть.

Я нащупал спички, зажег и увидел узкие, еще не остывшие глаза, крупные вывороченные губы, редкую бородку. За горло меня держал грузчик, которого я впервые увидел на Ермаковом камне.

Рука его опустилась.

— Уй, знаком! — удивленно воскликнул он и начал смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче. — Уй, ошибка! Думал, ты сыскной, ты совсем другой человек оказался. Маленько знаю, какой ты человек есть. Маленько знаю…

Мне этот разговор не нравился, и я поспешил замять его:

— А ты почему бежал?

— Надо, — сразу перестав смеяться, серьезно ответил он. — Курдюк жалко. Казак шомполом зад бить будет. Потом стрелять будет. Такой дело… Ты к апайка Хухряиха ходил? Пойдем, провожать тебя будем.

3

— У меня голова есть, я мало-мало понимаю. Политика тоже понимаю, — говорил мой новый знакомый, шагая рядом со мной по темным разуваевским переулкам. — Видал, как мы, крючники, живем? Щупай — рубаха от пота соленый, а курсак[18] всегда пустой. Как овца после джута! А кибитки наши видел? В землю законуриваемся. Совсем суслики! Знаешь, до чего народ дошел? До стены дошел! Вот! Ломать стену надо. Жилы порвать, а стену ломать! Верно говорю?

Он остановился и, положив мне на плечо тяжелую руку, сказал тихо:

— Твои ушли, ты остался политику делать? Мал телом, велик делом? Верно говорю? Я понимаю. Верблюда под мостом не спрячешь.

Я молчал, хотя подсознательное какое-то чутье подсказывало, что предательства тут не может быть.

— Молчишь? Молчи, молчи! — зачастил он вдруг шепотом. — Нараспашка не живи, опаска имей. Тебе надо в артель нашу идти. Народ тебя заслонит.

— Это хорошо бы! — обрадовался я такой удаче. Но спохватился и сказал невесело: — Работу мне так и так искать надо. Понимаешь, друг, денег у меня нет. На что жить буду?

— Денег нет? — грустно переспросил он и снова остановился. — Тоже голь-боль голодная? Плохой дело. Мой курсак совсем пропал, Хухряиха, ведьма, под бороду пророка кушать не даст, выпить не даст.

— Немного на еду, пожалуй, найдется.

Я покопался в кармане и протянул ему бумажку.

— Ой, баран без шерсти не живет! Керенка! — как-то по-детски обрадовался он. — Той[19] будем делать!

— А когда же мы придем? Опять на казаков не нарваться бы.

— Пришли, жан. Сейчас кричать будем: «Давай, Хухряиха, кушать, самогон-стенолаз давай!»

О Хухряихе я слышал и раньше от ребят, работавших в милиции. Это была шинкарка, притонодержательница и скупщица краденого. Трактир ее помещался в единственном на Разувае каменном доме. На стекле окна, освещенного изнутри желтым светом керосиновых ламп, была намалевана вывеска трактира:

Заведения.

Портъ Артуръ

и подача кре-

пких напитокъ

Мы поднялись по трем заплеванным каменным ступеням. И едва отворили дверь, разноголосый шум, крик, хохот, плач ударили в уши. Моего спутника тотчас заметили. Трактир на миг затих, затем заорал приветственно:

— Степа!.. Пылай!.. К нам!.. Выпьем, Степушка!..