Свингующие пары

Ничего особенного для кошмара, правда? Но, как я и говорил, я стал специалистом по кошмарам в ту осень. У меня были великолепные, затяжные, потрясающие оргазмы и такие же депрессии. Ебля и плохое настроение, вот в чем я достиг небывалых высот. Думаю, я стал бы магистром Академии траха и почетным доктором, – гонорис-кауза, – Университета уныния. Они были мои постоянные спутники, как и вечная эрекция тоскливого старшеклассника, которому не дает подружка, – они встречались слишком долго, чтобы он мог бросить порвать с ней без сожалений о потраченном времени, но каждая минута без секса уходит для него жизнью. Уныние и Ебля. Я спал с ними в обнимку, и часто они не позволяли мне прикоснуться к телу Алисы, великолепной безумной Алисы, которая решила соскочить с меня, как с наркотика, и потому порвала между нами вся связи. Мы перестали пить вместе и трахались все реже, хотя она оставалась все так же великолепна, все так же хороша. Сейчас-то я понимаю, что она была готова мне изменить, а потом уже и в самом деле изменила. Неясно только, с кем, как, когда и сколько. Но если каких-то полгода-года назад эти вопросы привели бы меня в ярость и я бы значительную часть своей жизни потратил на то, чтобы выяснить ответы, сейчас…

…я смотрел на мир глазами покойника из-под толщи воды.

И все, что оставалось у него от живого, это член.

Торчащий от удушья член, и воспоминания, – странные, смытые, размазанные воспоминания, – о чем-то, что было его прошлой жизнью. Я прислушивался к своим мыслям о Лиде, как к воспоминаниям о прошлой жизни. Я знал, что мне предстоит еще несколько часов, а может быть, и целый день, без нее. Мне нравилось думать о том, что я сделаю с ней, когда получу ее, дорвусь до тела. Я лежал, без движения, подняв одеяло пальцами ног, – вытянутый, без движения, руки по швам, словно фараон, тутанхамон между жизнью и смертью, чья Душа перебегает по гигантскому члену, – вот мост между Бытием и Небытием – то в мир света, то в мир тьмы, и все никак не может определиться с выбором. Которого, конечно, нет. Боги все решили за нас. Мост дыбился еще сильнее. Я чувствовал пульсацию крови, чувствовал, как дергаются вены. Головка моего члена раздувалась, как капюшон индийской кобры. Королевской кобры. Я страшился глядеть вниз, слушая сонное сопение своей жены, изменяющей мне жены. Но я знал, что нет смысла будить ее, и что одна лишь женщина сейчас сможет укротить эту гигантскую, – смертельно опасную для всего мира, – змею. И я представлял себе моего факира, мою Лиду. Я знал, что до рассвета еще далеко, часа три, не меньше, так что я не торопился. Я начинал с пятна света, рыжего, огненного пятна, такого же яркого, как ее волосы. Она пожаловалась мне на то, что их коротко остригли, чересчур коротко.

Пошла в парикмахерскую, и вышла через пятнадцать минут, представляешь, написала она мне короткое сообщение.

Это норма, написал я.

Не для женщины, сладкий, написала она, и у меня встал, хоть я и стоял посреди людной улицы.

Но наш с Лидой роман в ту пору входил уже в ту стадию, когда ты, – словно тяжело больной, – перестаешь стесняться, ломаешься и отбрасываешь последние условности: шаркаешь, не тянешь спину, и тяжело кашляешь, сплевывая кровь в несвежий платок. Если бы она прислала мне свое фото ню, я бы мастурбировал прямо посреди улицы. Я хотел Лиду весь день, все ночи, и особенно сильно я хотел по утрам.

Это как самый бестолковый секс в моей жизни, написала она.

Как-нибудь расскажи мне о нем, написал я.

Хи-хи, написала она.

Как же ты теперь выглядишь, написал я.

Идиотская стрижка под горшок, из-за которой я похожа на мальчика, написала она.

С твоими-то грудями и задницей, написал я.

М-м-м-м, написала она.

Сегодня, написал я.

Нет, не получится, написала она.

Нет, ты не поняла, написал я.

Я не спрашивал, написал я.

Сегодня, написал я.

Огляделся. Листья, кружась, падали на мостовую, вымощенную самой дорогой и бестолковой плиткой, которая зимой становилась скользкой, как каток. Людей было много, они спешили куда-то под низким небом Кишинева, чтобы стать движущимися фигурами на ретро-снимках города, которые делали сейчас, – сами того не понимая, – молодые люди с фотоаппаратами и в ярких одеждах. Таково было поветрие моды в тот год среди молодежи, фотография. Даже и мы с Лидой не избежали его, так что, когда она, наврав что-то на работе, сорвалась и прибежала, запыхавшись, – в квартиру, найденную мной в считанные минуты, – ее ждала фотосъемка. Это было безумие, мы оба знали, но остановиться никак не могли. Я повалил Лиду на пол и сделал несколько снимков, она потекла, едва увидела меня за этим занятием. Я еле дверь успел закрыть, в подъезд, судя по голосам, заходили жильцы.